Глава 2.

Москва, весна 19...г., 10:48

«Черт, и что же все-таки такое с коленкой», - подумал Гарри. Коленка снова напомнила о своем существовании, когда он, выйдя из лифта на первом этаже, двинулся по короткой лестнице в пять ступенек в сторону выхода из подъезда. Гарри приостановился и осторожно ощупал коленку. В одном месте ощущалось не очень болезненная точка. А в остальном – все вроде в порядке. Никаких припухлостей. Словом, ничего подозрительного. Тем не менее, при определенных положениях коленка начинала болеть.

«Не падал, не стукался, никто меня не бил… Что за фигня? На тормоз-то я хоть смогу нажать?»

Закончив осмотр колена, Гарри быстро двинулся дальше, распахнул дверь подъезда и вдохнул полной грудью бензиновую московскую весну. В глазах запрыгали зеленые искры, и ему пришлось схватиться за ручку двери, чтобы удержать равновесие.

Его машина стояла приткнутая к огромному сугробу, который отказывался таять, несмотря на то, что уже была середина апреля. С другой стороны машины была здоровенная лужа. Лужу пришлось форсировать, зачерпнув при этом талой воды в щегольские «Саламандры». Машина долго не хотела заводиться – давно пора было поменять провода зажигания – но, наконец, раскочегарилась, и Гарри вырулил по неухоженным, заваленным последними сугробами и вечным мусором дворовым дорожкам на бульвар. Ехать предстояло далеко, через весь город. Но дело стоило того. Гарри хотел задать Хобу вопрос. Вопрос, который он уже однажды задавал ему, но ответа на который не получил.

Это было месяца через три после того, как Гарри познакомился с Хобом. Селезенка, сваренная «Эльфийским огнем», время от времени еще давала о себе знать, но в общем и целом Гарри уже пришел в норму. В тот вечер Хоб позвонил ему, что само по себе было уже необычно, и пригласил его потрепаться о том - о сем за кружечкой пивка. Гарри терялся в догадках, что бы это могло значить – во всех предыдущих случаях инициатором встреч был Гарри. Хобу нравилось общаться с Гарри, но Хоб никогда не звонил первый.

Хоб сидел на своем обычном месте в самом дальнем и тихом углу паба. Гарри подошел, отодвинул стул и присел. Тут же подошел официант и поставил перед Гарри кружку с пивом. Хоб не шевелился. Он смотрел сквозь Гарри.

- Хоб, - тихо позвал Гарри.

Хоб вздрогнул, взгляд его сфокусировался на Гарри, на лице появилась тень улыбки, и он сделал приглашающий жест рукой, как будто Гарри все еще стоял около столика.

- Хоб, что-то случилось? Ты прямо не в себе.

Хоб отпил глоток из своей кружки, посмотрел в упор на Гарри и очень отчетливо, выговаривая каждый слог, произнес: «Сегодня родился он».

- Что? Кто родился? О чем ты? – Гарри действительно не мог понять, о чем толкует Хоб.

Хоб вздохнул, сделал еще один глоток.

- Мой ученик родился. Тот, кому я должен передать свои знания.

- Ну…

- Ну… Ты же знаешь, что бывает с наставником, когда он отдает свои знания ученику. Он умирает.

- Хоб, Хоб, но почему обязательно умирает? Это же бывает не всегда! Разве не так?

- Да, это бывает не всегда. Случается, что наставник остается жить, если он еще молод к тому моменту, когда появляется его ученик. Но я-то стар, Гарри, очень стар. И я не смогу ни накопить заранее столько энергии, чтобы ее хватило не только на передачу информации, но и на поддержание моей жизни. И подпитаться в процессе инициации я тоже не смогу.

- Инициация?

- Да, инициация. Так у нас называется процесс передачи информации от наставника к ученику.

- Инициация… Ясно. Но, Хоб, ты хоть и стар, но ты же очень силен!

- Да, достаточно силен. Я силен, если я могу выбирать источник энергии. А здесь… Понимаешь, это как тугоухость, приходящая в старости: человек перестает слышать высокие частоты. И чем он старше, тем ниже граница частотного диапазона, который он способен расслышать. В процессе инициации наставник может выжить, только если он «слышит» весь диапазон. Нужны все мельчайшие крупицы энергии – любой. Только не предлагай мне сунуть пальцы в розетку, - Хоб улыбнулся, – я оставлю всю страну без электричества недели на две.

Гарри тоже не смог удержаться от улыбки. Видно было, что Хоб понемногу оттаивает.

- А ты уверен, что он родился? Ну, твой ученик. Может быть, это не твой ученик, а?

- Нет, Гарри, сегодня родился именно мой ученик. Я это знаю, я это чувствую. Вокруг меня многое переменилось. Раньше я редко думал обо всем этом, очень редко. Порой мне казалось, что этот момент никогда не наступит. Но, момент наступил. И теперь у меня есть обязанность – я должен дожить до инициации и выполнить ее.

Наступило неловкое молчание. Гарри потянулся за сигаретами. Хоб отхлебнул еще пива.

Молчание прервал Гарри.

- Поверь мне, я бы с удовольствием поменялся с тобой местами. Ты же знаешь все про меня. Ты смотрел фильм «Горец»? Нет, не ту многосерийную фигню, а нормальный фильм с Кристофером Ламбертом в главной роли?

Хоб кивнул. Он все больше и больше приходил в свое обычное благодушное настроение.

- Я ведь в чем-то похож на Горца. Только его все же можно было убить: срубить ему голову. А меня нельзя. Горец тоже все века своей жизни помнил ту, первую свою женщину. Но, в конце концов, успокоился с другой. А вот я, почему-то не могу найти ни смерти ни успокоения. Давай, махнемся не глядя, а, Хоб?

Хоб усмехнулся.

- Да я не против. Вот, однако, видишь, Гарри, какой парадокс получается. Есть бессмертный, которому настолько обрыдло его земное существование, что он готов душу продать дьяволу за лекарство от жизни. И есть другой, почти бессмертный, ну или возомнивший себя бессмертным, который боится смерти, очень боится, - голос Хоба немного подрагивал. – Видишь, как много значит слово «почти». Ладно, в глубине души я готов был к такому обороту вещей всю свою жизнь. Это меня сегодня что-то развезло. Давай-ка еще пива закажем. И тогда ты задашь мне свой вопрос. Ведь ты хочешь меня о чем-то спросить. Ведь хочешь, Гарри?

- Очень хочу. Я его таскаю этот вопрос с собой с тех пор, как встретил тебя. Но как-то не решался его тебе задать. А сегодня задам.

- Ну же, Гарри. Я не хочу выуживать твой вопрос у тебя из мозгов. Скажи его сам.

- Гарри помедлил, затянулся сигаретой, отпил пива.

- Хоб, ты знаешь, как мне это сделать?

- Нет, пока не знаю.

- Не знаешь…- Гарри понуро уставился на пепельницу, стоящую на столике. - Не знаешь!

- Гарри, ты не хочешь обратить внимание на слово «пока», прозвучавшее в моем ответе?

- Что, слово «пока» дает какую-то надежду?

- Гарри, ты знаешь, как мы, эрбы, получаем нужную информацию? Откуда мы знаем так много? Здесь же нет никакого волшебства. Представь себе, что есть вопрос, на который мне надо получить ответ. И никаких зацепок. Я просто начинаю цеплять мысли всех людей, которые попадутся мне под ру… Хм… Под мой ментальный прожектор. В их мыслях я ищу зацепки. Можно прощупать очень много людей, но так ничего и не найти. Но, если попадается зацепка, то я узнаю, от кого у этого человека данная информация и ищу первоисточник. И так далее. Чаще всего эти зацепки оказываются пустышками. Но в итоге, перебрав множество вариантов, можно придти к истине. К настоящему первоисточнику. Либо к человеку, который породил данную информацию. Либо к тому, кто четко знает, где, что, как и когда. Понимаешь, вопрос только во времени. Можно написать шахматную программу, которую невозможно будет обыграть. Но ей не с кем будет играть. Она будет думать, перебирая варианты слишком долго. Здесь то же самое.

- Так все же, на что мне можно надеяться?

- Гарри, неужели ты думаешь, что твой вопрос я слышу сегодня в первый раз. Да у тебя он так и прет из мозгов каждый раз, когда мы встречаемся. Да и на расстоянии я его тоже чувствую. Ты, задница, последний месяц своими размышлениями на эту тему довел меня до бессонницы. Только ради своего спокойного сна я постараюсь решить для тебя эту задачу.

- Спасибо, утешил. Значит, уповать на слово «пока»?

- Да. И вообще, давай пить пиво. Сегодня твоя очередь меня утешать. И угощать тоже.

Вот она, улица Свободы. Быстрее, быстрее. Вот и поворот налево. Теперь еще немного, круговое движение, столпотворение разного транспорта у метро. Объезжаем всю эту парашу и направо, в переулочек. Теперь налево, в арку. Все. Суета московских улиц закончилась. Дворы. С мусорными бачками, бабушками на лавочках, выщербленным асфальтом и высоченными бордюрными камнями. Какой идиот это придумал? Это что, специально, чтобы мне негде было припарковаться? Ну, и хрен с вами! Я же не на иномарке. В гробу видал я ваши бордюры. Мне вот сюда, вот к этому подъезду. Меня там ждет мой друг, а я спешу встретиться с ним. Мне это нужно. И срал я на ваши бордюры.

Хоб открыл дверь сразу, после первого звонка. Как будто стоял у входа и ждал.

- Привет, Гарри.

- Привет, Хоб.

- Заходи. Пиво привез?

- Ясный пень! Кто же к тебе в гости ходит без пива?

- Чудесно! Заходи. Сегодня хороший день.

- Почему?

- Сегодня я смогу ответить на твой вопрос. Ты все еще хочешь услышать ответ? Ведь ты и позвонил потому, что твое терпение иссякло?

- Подожди, Хоб. Дай отдышаться. Ты хочешь сказать, что ты, наконец, нашел ответ? Это правда?

- Да, Гарри. Это правда. Не знаю, понравится ли тебе она или нет, но ответ найден. И это правда.

- Ну…

- Нет. Пошли, сядем. Успокоимся. Я тебе все расскажу.

- Да. Ты прав. Пошли, выпьем пивка.

- Ну, что ж… Я решил твою проблему. Это было не сложно, просто нужно было время. Еще раз, самый последний, спрашиваю: ты уверен, что тебе нужно это знать?

- …

- Понятно: уверен.

- Да, да, ДА, ДАААА!!! Уверен. Абсолютно уверен. Говори, Хоб, говори, или я сойду с ума.

- Понимаешь, Гарри, все просто. Освободить тебя от проклятья могут только две личности: тот, кто проклятье это наложил, или ты сам.

- Как? Как это я сам?

- А первый вариант тебя не интересует? С Вольдемортом? Это ведь его работа.

- Ты знаешь, Хоб, боюсь, это пустой номер. Мы же его тогда загнали в небытие. Он не мог оттуда выбраться. Он и сейчас там.

- Нет! Он не там. Правда, это уже не совсем Вольдеморт. Вернее, не совсем такой Вольдеморт, каким ты его знал. Но все же это он. Ну-ка, взгляни на этот журнальчик. Может, узнаешь кого-нибудь.

Гарри с любопытством взял в руки номер «Компьютерры» месячной давности и с некоторой опаской, как будто между страницами могло что-то затаиться, начал перелистывать его. Хоб между тем продолжал:

- Ты темнота, Гарри. Телевизор не смотришь, газет не читаешь. А то бы давно уж узнал бы своего Вольдеморта… Дальше, дальше листай. Это где-то ближе к середине.

- Ух! – возглас вырвался у Гарри совершенно непроизвольно. С глянцевой страницы на него смотрел улыбающийся Вольдеморт. Да, он изменился: сильно похудел, изменил цвет волос – стал рыжим. И глаза. Куда делись его красные глаза? На носу какие-то дурацкие очки. Тем не менее, злодей, сыгравший такую подлую шутку с Гарри, был безошибочно узнаваем.

- Кто это? – просипел Гарри.

- Кто, кто! Вольдеморт. Кто же еще?

- Да нет, я хотел…

- А! Кто он в этом мире, ты хотел спросить? Ну ты, действительно тёмен, Гарри. Намекаю: c этим человеком, вернее с продуктом его жизнедеятельности, называемым в народе «Маст дай», ты сталкиваешься каждый раз, когда садишься за свой компьютер.

- ЧТО!? Билл…

- Ну да, он самый. Создатель и властелин форточек.

Вот это да! Гарри потерял дар речи. Он несколько раз пытался заговорить, открывал рот, но звуки никак не хотели складываться в слова . Хоб молча протянул ему стакан с пивом. Гарри глотнул и откинулся на стуле.

- Да, Гарри, это он. Но ты не заморачивайся. Он для тебя абсолютно безопасен. И что самое прискорбное - абсолютно бесполезен. Я тебе мог ничего не говорить, мог не показывать его фото. Но понимаешь, я не мог пройти мимо такой ужимки пространства, времени и судьбы, поэтому и не удержался. Вольдеморт освободился из плена, в который ты и твои друзья его загнали. Но освободился он абсолютно лишенным своей магической силы: тот, кто накладывает «Проклятие вечности», сознательно обрекает себя на потерю магической силы. Именно поэтому он бесполезен для тебя. Даже если бы он и захотел, то не смог бы снять с тебя проклятье.

- Но как, как он мог освободиться?

- Ему помогли!

- Кто?

- Один из твоих друзей. Один из тех, кто стоял тогда с тобой в кругу, взявшись за руки.

У Гарри все поплыло перед глазами. Кто? Кто мог это сделать? Рон, Джинни, Гермиона, Сью? Вдруг сильно кольнуло сердце, и Гарри ухватился рукой за стул. На лбу выступили капли пота. Голос Хоба доносился до него как через толстую подушку:

- Нет. Не спрашивай. Пока больше ничего не скажу. И не обижайся.

- Скажи же! Кто? Мне нужно это знать.

- Гарри, ты же знаешь, пока я не буду уверен, я тебе ничего не скажу. Лучше подумай, как здорово умеют выворачиваться такие типчики, как этот Вольдеморт. Вынырнул в нужном времени, в котором уже побывал однажды и так здорово сумел приспособиться. Завидую, черт побери.

- Да фиг с ним, с Вольдемортом, - сердце отпустило и туман перед глазами Гарри поредел. Он глубоко вздохнул, распрямился на стуле и потянул к себе стакан с пивом. - Ты разрешаешь для меня одну загадку и тут же вываливаешь на меня другую.

- Не волнуйся. Найдем решение и для этой загадки, – Хоб усмехнулся – Ну а про другой сценарий ты не хочешь услышать?

- Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Этот вариант ты имеешь в виду?

- Угу.

- Ну так выкладывай, не томи.

- Что ж, ты сам просил. Здесь все очень просто: ты должен убить себя.

Гарри поперхнулся пивом и закашлялся. А откашлявшись, начал орать:

- Что! Что ты говоришь! Да убивал я себя, убивал! Не один раз убивал. И ничего… Ничего не вышло. Ничего! Слышишь…

Мягкая, но при этом абсолютно непреодолимая сила вдруг впилась в горло Гарри – не снаружи, а изнутри. Его голосовые связки замерли на середине звука.

- Гарри, прекрати истерику и дай мне договорить.

Хоб ослабил силу, державшую голосовые связки Гарри.

- Извини, Гарри, что я тебя слегка помял.

Гарри молча кивнул. Он угрюмо сидел, потирая шею. Хоб между тем продолжал.

- Так вот. Ты должен убить себя. Себя, который уже родился и живет в этом мире. Ребенка. Ребенка, которого зовут Гарри! Теперь дошло? Больше орать не будешь?

У Гарри в голове все перевернулось: вот она истина! Только так можно разорвать вечность, в которую он попал. Убить себя маленького. Сделать так, чтобы будущее, которое его ожидает, никогда не наступило. Да! Хоб здорово придумал.

Гарри залпом допил пиво.

- Я все понял! Спасибо, Хоб! Спасибо тебе.

- Рано говорить «спасибо». Есть еще два «но».

- Что? Какие такие «но»?

- Ну, граничные условия, что ли. Во-первых, ты должен убить себя до того, как у твоего двойника появится вот этот шрам на лбу.

Пальцы Гарри непроизвольно потянулись ко лбу и ощупали шрам.

- Ну а шрам-то здесь причем?

- Шрам, он как некая поворотная точка на векторе времени. Если ты убьешь себя, когда шрам уже будет, то во времени появятся два Гарри, гонимые «Проклятьем вечности». Я не знаю, почему это так. Но я знаю, что это так.

- Не совсем понимаю, что к чему, но если ты говоришь, что так надо, то я тебе верю, Хоб.

- Да, уж лучше верь мне.

- А второе граничное условие?

- Ты должен постараться выжить.

- Как это? О чем ты?

- Ты должен остаться в этом мире, в этой жизни, пока не встретишь самого себя. Того, маленького, без шрама на лбу. Это единственный шанс. Другого не будет.

- Хоб, я тебя не понимаю!?

- Ты же сам мне рассказывал о побочном действии проклятья – ты ни разу не умер нормальной, «своей» смертью. Либо ты сам убиваешь себя, либо погибаешь от несчастного случая, либо от болезни. Во всех твоих жизнях ты ни разу не умер натуральной смертью – от старости. Всегда происходило что-то, что прерывало твой жизненный путь преждевременно. В этой жизни тоже будет такое. И ты должен быть готов к этому. Ты можешь с этим бороться – я знаю. Тебе нужно только немного помочь.

- И ты мне поможешь?

- Нет. Не я. Мой подарок. Я хочу сделать тебе подарок. Подожди, я сейчас.

Хоб поднялся со стула и отправился в комнату. Разговор происходил на маленькой кухоньке, большую часть которой занимал сам Хоб. Когда он протиснулся через дверной проем и прошлепал в соседнее помещение, Гарри показалось, что кухня разом увеличилась в размерах: так здесь стало свободно и просторно.

Хоб гремел какими-то ящиками. До Гарри доносилось его невнятное бормотание: «Черт, да ведь еще вчера я видел эту штуку где-то здесь!». Гарри уже достаточно хорошо знал Хоба, чтобы понять: «Подожди, я сейчас» могло растянуться на добрых полчаса. Найти что бы то ни было среди тех залежей, которые наполняли двухкомнатную квартиру Хоба, было практически невозможно.

Гарри закурил сигарету и пододвинулся к окну, открыл его пошире. Наконец-то настоящая весна. Совсем тепло. Только от земли тянет холодом. Даже здесь, на уровне второго этажа чувствуется.

- Вот, нашел, - в кухню ввалился Хоб и протянул Гарри руку с раскрытой ладонью. - Держи, Гарри, это тебе. От меня.

Гарри заглянул в ладонь Хоба и увидел небольшой кулончик, очень невзрачный. Посередине кулончика горошиной торчала не то жемчужина, не то какой-то камень, обточенный в форме сферы. Вокруг камня шла бронзовая окантовка, поеденная зеленой патиной. Окантовка имела форму шестиконечной звезды. К одному из лучей звезды было припаяно ушко для цепочки. Сам кулончик был не более полутора сантиметров в диаметре.

- Тебе это понадобится Гарри, - продолжал Хоб. – Это не просто кулон – это талисман-хранитель. Он предупреждает об опасности. О любой опасности, которая грозит жизни его обладателя. И предупреждает достаточно заблаговременно, чтобы хозяин талисмана смог разобраться с опасностью и избежать её. Надеюсь, он поможет хотя бы тебе, - Хоб вдруг помрачнел. – Предыдущему владельцу он не помог. А следующим владельцем был я, но меня вряд ли можно назвать владельцем – я им практически не пользовался. Я его хранил.

- Спасибо, спасибо, Хоб, - Гарри попытался обнять Хоба, но Хоб остановил его.

- Нет, Гарри, не так. Я должен познакомить талисман с тобой. Давай свою правую руку. Раскрой ладонь.

Гарри протянул руку, Хоб положил талисман ему на ладонь, потом положил сверху свою ладонь и крепко сжал руку Гарри, наклонился и что-то прошептал. Гарри почувствовал несильный укол в ладонь.

- Ну, вот и все. Я оживил талисман и познакомил его с тобой. Теперь он будет тебя охранять. Носи его всегда на цепочке на груди. Чем сильнее опасность, тем сильнее талисман тебя уколет. Все понятно?

- Да. Спасибо.

- Не подводи талисман Гарри, дай ему честно выполнить свою работу. Он достался мне при таких обстоятельствах, что лучше не вспоминать. И ему тоже не хочется. Он ведь не смог уберечь своего тогдашнего владельца.

- Расскажи, Хоб! Расскажи, пожалуйста.

- Грустная это история, грустная и страшная.

- Тем более расскажи.

- Тогда, вперед – за пивом. А я пока что-нибудь насчет пожевать соображу. Идет?

Польша, Освенцим. Январь 1945г.

Снежные сугробы по краям плаца ослепительно сверкали на январском солнце. Здесь, в центре Европы, наступление весны начинало чувствоваться гораздо раньше, чем в азиатской России. Но январь – это январь, даже Польше. Легкий ветерок забирался под рванину робы, заставляя каждую клеточку организма сжиматься до наименьших размеров, чтобы сохранить внутри себя тепло.

Хоб попал сюда из ракетного центра Пенемюнде неделю назад. Стремительное наступление советских войск в Польше и Восточной Пруссии заставило немцев эвакуировать все оборудование, документацию и технический персонал в Нордхаузен. А тех немногих военнопленных, которые работали в центре, отправили в различные лагеря с записью в личном деле: «в случае угрозы захвата врагом подлежит первоочередному уничтожению». Так Хоб попал в Освенцим.

Стоя на январском ветру на утренней перекличке, Хоб совершенно четко слышал мысли немцев. Они пробивались сквозь шумовой фон, создаваемый мыслями заключенных, но этот фон легко было отфильтровать: там были только два понятия – еда и тепло. Даже страха почти не было. Тупое желание еды и тепла огромного стада человеческих существ, которых заставили перестать быть людьми.

Мысли охранников и их командиров были куда более разнообразными. По правде говоря, они больше походили на нормальные человеческие эмоции, которые привык чувствовать Хоб, когда читал мысли людей. И этот факт был ему неприятен. Нелюди с человеческими эмоциями – как это могло случиться? Почему же в таком случае они стали нелюдями?

Вот этот охранник, который только что ослабил поводок, на котором держал собаку. Ослабил специально, чтобы она могла порвать ногу зазевавшемуся заключенному. Что он думает? Ха! Основная эмоция – досада. Он недоволен, что его выгнали на мороз, не дав допить утренний чай. Заболел его товарищ, и пришлось ему выметаться из теплой казармы на мороз. Вот он и отыгрался, сорвал злость. Что ж, вполне по-человечески.

А вот у коменданта лагеря совсем другая забота: сегодня необходимо начать эвакуацию. Советские танки уже на подступах к Кракову, а это всего-то шестьдесят километров отсюда. И канонада уже ясно слышна. Так, так. Еще что-то. Ага! Вот это про меня и еще сотню человек, что прибыли сюда со мной. Требуется срочная ликвидация, а запасов контейнеров с «Циклоном» на складе недостаточно. Придется снова подавать уменьшенную дозу. Процентов шестьдесят от нормы. Заключенные будут умирать медленно и мучительно. Их вопли долго будут будоражить весь персонал лагеря. Это плохо. Это деморализует. Один придурок уже застрелился – обер-лейтенант Овербах, чтоб ему пусто было. А еще двоих, рядового и капрала, отправили в психушку. А еще солдаты СС называются! Тьфу!

«Да, вот теперь ясно, что нас ожидает», - подумал Хоб. Он задумался так, что чуть не пропустил свой номер, но вовремя спохватился и вышел из строя. Унтер-офицер взглянул на него, сделал пометку в списке, а затем взглянул в другой список и поставил пометку в нем тоже.

«Этот ничего не знает. Он тоже раздосадован, что приходится каждый номер проверять по двум спискам. Из-за этого перекличка затягивается, и он начинает мерзнуть», - думал Хоб, вставая обратно в строй. «Ну почему, почему я не имею права прекратить все это? Я ведь могу! Но если я это сделаю, то уже никогда не смогу воспользоваться силой, не смогу инициировать ученика. Вселенная отвернется от меня – она не терпит вмешательства в свои грандиозные планы. Она накажет меня, лишит возможности использовать ее силу. Поэтому я могу и должен спасти лишь себя. Я обязан это сделать: я еще не нашел ученика. Я мог бы спасти еще одного или двух человек. Но спасти их всех я не имею права. Как же по-дурацки все устроено. Иметь такую силу, но не иметь права ей воспользоваться! Чушь!»

Перекличка, наконец, закончилась, и заключенные были отправлены греться в бараки. Хоб вместе с другими двигался к своему бараку, старался соблюдать строй и попадать в ногу, как вдруг на него накатила такая волна чужих эмоций, что он с трудом смог удержать равновесие. Этот солдат стоял невдалеке и тоже держал на поводке собаку. Он был в такой же форме, как и другие немцы, но на рукаве у него Хоб разглядел нашивку: «РОА» - Русская Освободительная Армия. Все ясно – власовец. Хоб уже был наслышан о том, что в охране лагеря состоят два взвода власовцев и об их изуверской жестокости. Теперь он понял, откуда происходила эта жестокость. Охранник-власовец излучал только одну эмоцию: страх, безумный страх. Каждый залп орудий советской армии, доносившийся сюда глухой канонадой, вызывал у него жуткий приступ страха. Он готов был пасть в ноги проходившим мимо него заключенным и просить их о прощении. И одновременно он готов был уничтожить их всех, всех до единого, чтобы никто, никогда, не смог сказать, как гоголевский Вий: ВОТ ОН!!!

В бараке Хоб надолго не задержался. Дверь открылась, и в барак вошел унтер- офицер и человек десять охранников. Снаружи доносился лай собак: там тоже были охранники, с трудом удерживающие на поводках огромных злющих овчарок.

Охранники отогнали всех в дальнюю часть барака и выстроились в две шеренги, образуя как бы коридор, ведущий к дверям барака. Другая часть охранников расположилась по сторонам. Они направили автоматы на толпу заключенных. Унтер начал выкрикивать номера. Услышав свой номер, очередной заключенный медленно поднимался и тащился к выходу. Охранники подталкивали его автоматами и локтями, перекидывая с одной стороны импровизированного коридора на другую. В конце пути здровенный эсэсовец пинком сапога отправлял полуживого зэка через дверь на улицу на мороз. Такая технология ускоряла процесс вывода заключенных: многие были истощены и не могли передвигаться быстро.

Услышав свой номер, Хоб тоже двинулся к выходу. Он уже знал, куда его ведут: в мыслях унтера совершенно отчетливо пробивался приказ, полученный им от начальства: газовая камера. Другие могли догадываться и, конечно, догадывались. Но Хоб знал.

Его не особенно сильно толкали: даже похудевший, он весил не менее девяноста килограммов, а охранникам не особенно хотелось напрягаться. Зато пинков он получил предостаточно. Уже вываливаясь в дверь, он услышал, как один из охранников обратился к тому, здоровому эсэсовцу, стоящему у выхода: «И откуда у нас в лагере такая жирная свинья? Может, погонять его по плацу? Пусть сбросит жирок». Здоровенный хохотнул и ответил: «Ты что, не знаешь? Этот и остальные – с какой-то секретной базы. Их там кормили хорошо. А у нас они всего неделю. Толком обработать еще не успели. А гонять его не будем: приказано срочно ликвидировать». Но Хоб уже не слушал: он спешил занять свое место в колонне. Быть покусанным здоровенными немецкими овчарками очень не хотелось.

Заключенные в окружении охранников по команде унтера двинулись вглубь лагеря. Теперь свою участь знали почти все. Слово «ликвидировать», произнесенное эсэсовцем, быстро дошло до каждого в колонне. Хоб снова попытался прочесть мысли людей, но натолкнулся на плотную серую стену: люди готовились к смерти, и их мысли перешли на иной уровень, до которого без усилий добраться было невозможно. Каждый думал о своем, о сокровенном, о том, что ему было дорого. И свято защищал это сокровенное от чьего бы то ни было взгляда. Хоб мог, конечно, прорваться сквозь эту защиту, но… зачем? Что он там смог бы узнать? Узнать, о чем люди тоскуют в свой предсмертный час? Он это и так знал.

«Осталось совсем немного, - подумал Хоб. – Нужно только продержаться. Всего минут пятнадцать-двадцать в отравленной атмосфере. У меня хватит на это сил. А потом я буду свободен. Так же, как и они. Больше, чем они. Они будут мертвы, а я буду жив».

Ну вот, наконец, они и дошли. Герметичная дверь. Это она. Та самая газовая камера. Никто из заключенных не попытался бежать, никто не закричал, никто не забился в истерике. Все молча выполнили приказ раздеться и разуться. Слегка подталкиваемые охранниками, узники тихо и чинно перебирались через высокий порог. Туда, внутрь. «Теперь, когда смерть так близко, даже эти эсэсовцы начинают вести себя по-человечески. Хоть это и не их смерть, - думал Хоб. - Они понимают, что нас всех объединяет. Не сейчас, может быть, позже, через год, два, десять, тридцать. Но они тоже умрут. Вот в этом наша общая точка. Наверное, поэтому они сейчас нас не пихают и не пинают, а почти ласково подсаживают, помогая перейти через порог».

Его очередь. Хоб перешагнул через порог. Ему никто не помогал. Он огляделся и двинулся в центр бетонированного помещения, поближе к кучке людей, сгрудившейся там.

А народу все прибывало и прибывало. Наконец, когда свободного места почти не осталось, откуда-то снаружи прозвучала отрывистая команда и дверь медленно, с металлическим скрежетом закрылась. Наступила ночь.

Вдруг Хоб ощутил прикосновение. Кто-то мягко потянул его за руку и раздался шепот: «Эй, послушай, друг! Ты ведь выживешь? Я это чувствую. Я просто уверен». Хоб повернулся на звук голоса, но в наступившей темноте он не видел ничего. Он только чувствовал человека, коснувшегося его руки. Хоб направил свой мысленный взор в нужную сторону и понял: этот человек – очень слабый ментолегус. Экстремальная ситуация добавила силы его способностям, и он почувствовал, понял, что Хоб выживет. Во всяком случае, попытается выжить.

«Да. Думаю, я выживу», - прошептал Хоб.

«Тогда возьми вот это, - продолжил голос. – Мне это уже не поможет. А тебе когда- нибудь пригодится. Даже если тебе это не нужно, возьми. Я не хочу, чтобы оно досталось этим». Хоб вздрогнул: чья-то рука мягко коснулась его правой руки, и скользнула к нему в ладонь. «Держи крепче», - прошептал голос в самое ухо Хоба и рука незнакомца сильно сжала его руку. Хоб почувствовал какой-то маленький твердый предмет, зажатый между двумя ладонями, а еще через мгновение ощутил легкое покалывание. Хоб попытался отдернуть руку, но голос успокоил его: «Не бойся, он с тобой знакомится». Хоб не стал больше сопротивляться, и через пару секунд покалывание прошло. И тут же рука незнакомца выскользнула из его руки. «Ну вот, теперь он твой. Пожалуйста, береги его. Прощай». Голос стих и растворился в темноте.

Толпа вздрогнула. Откуда-то сверху раздалось шипение. Несколько мгновений тишины, а потом крики, нескончаемые крики боли и агонии.

Хоб заблокировал все обменные процессы и остановил дыхание. Кулак правой руки он не разжал: там лежало нечто.

«Быстрее, быстрее», - торопили охранники заключенных из похоронной команды. Тело Хоба вытаскивали вчетвером, а чтобы запихнуть его в кузов грузовика, понадобился пятый. Хоб позволил себе немного подышать, когда открыли дверь в камеру, но сейчас он снова остановил дыхание и уменьшил частоту биения сердца до нескольких ударов в минуту. Нельзя было допустить, чтобы в нем опознали живого: у него не было сейчас сил, чтобы защищаться от такого количества противников, вооруженных огнестрельным оружием.

Защищаться не пришлось. Хоб очень сильно замерз, пока машина добиралась до свежевырытого рва, километрах в пяти от лагеря и больно ударился головой о мерзлую землю, когда его «тело» выпихнули из кузова прямо в ров. Затем еще полчаса, пока казненных кое-как забрасывали мерзлой землей. Потом рёв отъезжающих машин и, наконец, тишина.

Хобу не повезло. В грузовик его затолкали одним из последних, поэтому во рву он очутился на самом дне. Если бы он был обычным человеком, чудом выжившим в газовой камере, то смерть все равно настигла бы его здесь, под грудой человеческих тел. Но Хоб не был обычным человеком. Хоб был эрбом. И он воспользовался силой эрба, чтобы выбраться наружу.

Вокруг простиралось покрытое искрящимся снегом поле. За спиной у Хоба была пустынная дорога, перед ним свежезасыпанный ров, а за рвом, метрах в ста, начинался реденький лес. Хоб не хотел идти прямо по телам, по свежей братской могиле. Он повернулся и двинулся в обход, но закоченевшие ноги подвели его: он зацепился за здоровый кусок мерзлой земли и растянулся плашмя. Хоб чертыхнулся и начал неуклюже подниматься. И только тут он обратил внимание на свой сжатый до хруста в костях правый кулак. Онемевшие пальцы не хотели разжиматься. Хоб поднес кулак ко рту, несколько раз выдохнул на него теплый воздух и с трудом разжал руку. На ладони лежал маленький невзрачный кулон в форме шестиконечной звезды. Хоб снова сжал правую руку в кулак и почувствовал живое тепло, исходящее от кулона. Он знал, что это за кулон. Это был талисман-хранитель – именно так называл его в своих мыслях незнакомец, подаривший его Хобу.

Хоб повернулся в сторону могилы. «Не бойся. Я его не потеряю. Спи спокойно. И… Спасибо».

До леса было недалеко, но идти мешал довольно глубокий снег. Через пятнадцать минут Хоб добрался до опушки, и не останавливаясь, двинулся вглубь леса.

Через три часа его подобрали советские танкисты.

Москва, весна 19...г., 12:50

- Хоб, ты никогда не говорил, что был на войне!

- Я был в плену, Гарри. На войне я пробыл не больше часа. Во всяком случае, на этой войне, - Хоб усмехнулся. – Меня взяли в плен в первом же бою. Хреновый из меня солдат.

- А он, тот человек? Кем он был?

- Я не знаю, Гарри. Он раскрылся ровно настолько, насколько было нужно, чтобы я мог спокойно прочитать в его мыслях все, что касается талисмана. Не больше. Я, конечно, мог пролезть глубже, но понимаешь… Не время и не место было для любопытства.

- Да, ты прав.

- Наливай Гарри, давай выпьем за его память. За память о всех остальных, кто был тогда со мной в камере. Ты правильно сделал, что купил водку, а не пиво. У тебя есть интуиция.

Обсудить на форуме  *уже нельзя, форум закрыт*