Утерянная сказка
(последняя сказка для взрослых, ещё не переставших считать себя детьми)

ЧАСТЬ I

Тарк.


Глава 12.
В которой описан последний вечер в замке, во время которого Андзолетто произносит речь, Дея мечтает, а Кастор выступает в роли зрителя

       Девять дней сборов промелькнули незаметно. Всё было собрано, уложено, но тем не менее постоянно находилось что-то ещё, что тоже необходимо было взять в дорогу. Гора багажа, сваленного посреди расположенной на нижнем этаже залы, продолжала разрастаться. Дзотто, не на шутку сердясь, то и дело обнаруживал какой-нибудь новый мешок, прибавленный кем-то (чаще Кастором) к общим вещам. Он самолично вытряхивал его содержимое на пол и, покачивая головой и бормоча себе под нос: «может пригодиться», укладывал всё обратно. Доменик, наблюдавший за этим с крайне скептическим видом, предпочитал, однако, не вмешиваться. Тарк, в отличие от Девора, не был тем местом, где можно было разжиться позабытой вещью на каждом углу.
       Слуг было решено не брать. «Меньше ушей и ртов, - пояснил Дзотто, - если Доменик добрался до Тарка с двумя барышнями, то стыдно нам, трём таркийцам, бояться трудностей. Я предпочту самолично драить котелки, нежели остерегаться сказать лишнее слово.»
       День перед отъездом показался Дее особенно хлопотным, но одновременно у неё почему-то создалось ощущение, что и Доменик, и Дзотто, и оба его друга специально ищут себе занятия, лишь бы не слоняться без дела и не отвлекаться на «упаднические», как выражался Дзотто, разговоры. Беседы в эти дни и впрямь выходили из ряда вон грустные: о чём бы не заходила речь в начале, в итоге всё сводилось к Волшебникам и Пустоши.
       Наступивший вечер был под стать прошедшему дню. Все, не сговариваясь, инстинктивно стремились провести последний вечер в доме и собрались в той комнате, где ужинали в день приезда деворцев. В камине трещали поленья, горели свечи, оранжевые мягкие отсветы ложились на лица, золотистые блики играли в лентах цветочного орнамента. Холодная синева за окнами и теплый уют терракотовых стен – мир будто разделился на два лагеря, и люди, собравшиеся в зале, молчаливо готовились шагнуть из одного в другой. На лицах лежала забота, во всех чувствовалось что-то серьезное и печальное.
       Дзотто с Домеником в который раз проглядывали карты Тарка и Арно, уточняя маршрут. Юранд сосредоточенно крепил стальные наконечники к древкам стрел. Кастор, присев возле взгрустнувшей перед новой дорогой Марселлой, то разматывал, то вновь сматывал веревку, стремясь уложить ее покомпактнее, и тихо вещал что-то о тяготах пути и опасностях, подстерегающих путников в Тарке на каждом шагу.
       Дея не делала ничего. Все десять дней их с Марселлой помощь в подготовке к путешествию была совершенно ничтожной. Им ничего не доверяли делать самостоятельно, а если и доверяли, то потом (будь это укладка вещей или перебор сухофруктов) непременно перепроверяли, говорили, что «это никуда не годится» и переделывали заново. Однако, никогда ещё она не чувствовала себя столь забытой и бесполезной, как сейчас – заняться ей было абсолютно нечем, оставалось лишь вздыхать и глазеть по сторонам. Впрочем, даже глазеть по сторонам у Деи не очень-то выходило. Вернее, глазеть – выходило, а вот по сторонам – не очень. Это было крайне неприлично, но глаза (а иногда и голова!) юной деворской барышни упорно обращались в сторону, где сидел Юранд. Хорошо ещё, что тот, уткнувшись носом в свои стрелы, не замечал этого безобразия.
       Дея вздохнула и отвернулась к окну. Но открывшийся чудесный вид отвлек только взор Деи, мысли её остались прикованы к тому же предмету, на котором недавно останавливались глаза.
       Она думала о Юранде. Впрочем, скорее грезила, потому, что мечты её не были мыслями. Это были смутные образы, разрозненные ощущения и воспоминания о нем. По своей полудетской наивности Дея не могла ясно осознать, что случилось с ней там, у грота с ядовитыми бабочками, когда она вдруг «увидела», как хорош собой молодой охотник. Она только чувствовала: что-то необратимо изменилось в ней самой – утратилось или, может, приобрелось – она не знала, но с удивлением отмечая в себе эту перемену, понимала, что никогда ещё ни один мужчина не будил в ней такого же интереса, как молодой таркиец.
       Юранд покинул замок Андзолетто через два дня после их приключения у грота, и всё это время не было дня, чтобы Дея не вспоминала о нём. Прозрачные глаза охотника ласково улыбались ей сквозь туман её грёз, рассказанные им легенды мешались с воспоминаниями об их «прогулке». Как ни скромничала Дея, стараясь изгнать из мыслей этот эпизод их короткого знакомства, он вырисовывался в памяти отчётливее и волнительней всего остального. Именно после него прежнее безмятежное состояние духа не могло к ней возвратиться. То она вспоминала, как сидя под навесом оврага, украдкой рассматривала пригожего таркийца. То, как потом они долго плелись к дороге, и его щека временами касалась её щеки, а его дыхание лёгким ветерком пробегало у неё по губам. Она помнила прикосновение его руки, обнимавшей её, и свою растерянность от осознания того, что это не только рука человека, нуждающегося в помощи, но это ещё и мужская рука. Его взгляд, который она ловила на себе – мимолётный и ласковый, тот, что пугал её ещё по дороге к гроту – тоже был мужской. Но по пути назад он уже не пугал Дею, а притягивал. Волновал, заставляя её сердце биться сильнее от малопонятных ей самой ощущений. И её собственный поцелуй… такой родственный, такой детский, но… Но почему-то при воспоминании о нём дыхание каждый раз замедлялось, и перед глазами появлялась картинка, от которой необъяснимым образом захватывало дух: белая кожа и ямка в уголке полураскрытых губ…
       Что же это было? Оставшись наедине с собой, Дея краснела, пытаясь дать себе отчёт в происшедшем, и не могла.
       «Смотри, кузина, - высказалась Марселла после того, как выслушала её туманно-опреснённый рассказ о прогулке к гроту, - мужчины – народ коварный, а таркийские – особенно. Если этот писаный красавчик даже в порочном Тарке щеголяет таким легкомысленным прозвищем, как «ветреный ловелас», от него надо держаться подальше, а то и оглянуться не успеешь, как окажешься в его лукавых сетях. Я-то, конечно, нашла бы на него управу, но ты… сомневаюсь, чтобы тебе, с твоим домениковским взглядом на жизнь удалось отличить чьи-нибудь злонамеренные козни.»
       Дея только разочарованно фыркала от таких наставлений и поражалась, что за ерунда вечно приходит Марселле в голову и какие такие «злонамеренные козни» она непременно подозревает? Всё ещё не может забыть глупых наветов господина Била? Смешно даже! Как можно его, его – с кем они вместе бежали от бабочек, прятались в бурьяне и, корябаясь о колючки, в обнимку кубарем катились в овраг – заподозрить в коварстве! Ах, Марселла, как всегда, говорила совсем не то и не о том! Не о том!!!
       Но когда Дея сама пыталась определить для себя, о чём же ей хотелось бы поговорить, ей овладевало смущение. Она сперва задумывалась. Следом начинала сердиться. А после гнала от себя и мысли и воспоминания, но они непременно возвращались, и тогда мучительная и сладкая тревога возрождалась в душе, и она говорила себе: «Ничего, скоро он воротится из своего замка, я увижу его и всё пойму, и всё вернётся на свои места».
       И вот вчера он вернулся – такой же улыбчивый и немного насмешливый, но ничто не встало на свои места, и она ничего не поняла, а только по-прежнему со смешанным чувством страха и ликованья ощущала необъяснимую подвластность своих чувств и мыслей молодому таркийцу.
       Не удержавшись, Дея медленно, через плечо обернулась и, подняв глаза, в ту же секунду встретилась взглядом с охотником. Не успев погасить глупой радостной улыбки, она поспешно опустила голову и, стараясь отвлечься, прислушалась к рассказу Кастора. Молодой человек меж тем так увлёкся повествованием, что затмил своими изощрёнными страшилками самого господина Била. Дея прислушалась к разговору в тот момент, когда Кастор, загробно подвывая для убедительности и полноты образа, сообщил, что «оборотни просто обожают похищать юных и прекрасных дев и держать их у себя на Красной скале!»
       Эти последние слова не оставили равнодушными и других невольных слушателей. Юранд, вскинув зелёный взгляд, захлопал длинными ресницами. Доменик обернулся. А Дзотто отошёл от стола с картой и приблизился к Марселле и её пессимистично настроенному кавалеру.
       - Кастор, ты опять за старое? Что ты несёшь? - довольно миролюбиво усмехнулся он, - Каких ещё дев? Сколько живу в Тарке, а ни разу не слышал, чтоб оборотни похищали дев: ни красивых, ни безобразных. По-моему, им девы ни к чему.
       Кастор поперхнулся от намёка, который ему послышался в словах Дзотто и закашлялся:
       - Ну про дев это я так, для красоты сказал, - признался он, - я имел в виду людей вообще.
       - А… - понимающе протянул Дзотто, - а про дев, чтоб красивее и страшнее вышло?
Кастор замялся:
       - Ну почему сразу страшнее? Не страшнее вовсе, а правдоподобнее, - он, будто оправдываясь, скосился на Марселлу, - Волшебники – они жуть какие сильные и злопамятные! Раз уж они пронюхали, что мы знаем об их Зеркале, они нас в покое не оставят, так и знай, мы очень рискуем! Я, когда мотался домой, аккуратно подрасспросил отца кой о чем, так вот, он был мне ровесником, когда Волшебники наслали мор на одну из деревень. Не знаю, чем жители там оборотням не угодили или какого лешего оборотням от них было надо, только кончилось всё для поселян плохо. Как мне рассказывал отец, все жители исчезли, до единого, и никто не знает, куда. Не иначе, в Пустошь, - хмуро добавил Кастор. - Куда и мы собрались… вообще, многие предания и легенды Тарка рассказывают о смельчаках, которые вздумали противиться Волшебникам, да только что-то не припомню, чтобы где-то упоминалось о героях, которым это удавалось.
       Дзотто улыбнулся печальной, несвойственной ему улыбкой:
       - Что ж, - вздохнув, произнёс он, - может, это как раз выпадет на нашу долю. И Юранд воспоёт в своей балладе наши славные подвиги…
       - Ага, - траурно кивнул Кастор, - но скорее, он сложит плач о нашей ранней и бесславной кончине. Если, конечно, сам не сгинет вместе с нами. В лучшем случае, - прибавил он, подумав, - нам суждено погибнуть, как героям.
       Дея заметила, как при этих словах печальная улыбка на смуглом скуластом лице Дзотто уступила место характерной высокомерной усмешке. Он обвёл присутствующих медленным взглядом и произнес:
       - Что ж, погибнуть героями – разве это так мало? Разве одно это – уже не достойное завершение пути, называемого среди людей жизнью? В конце концов, всё так или иначе погибает. Не буду говорить за всех, - синие глаза задержались на Дее и соскользнули на Марселлу - У каждого своя дорога и своё предназначение, но лично для меня погибнуть на вершине славы, в сущности, вещь не трудная …даже приятная. Мне гораздо труднее отказаться от мечты о славе. Даже не попытаться. Сдаться, отступить в тот момент, когда она уже расправила над тобой свои крылья… Разве нет? - взгляд Дзотто вернулся к Кастору, но тот не выразил горячего желания быть задушенным в объятьях призрачной «славы», и Дзотто, снисходительно хмыкнув, продолжал свою речь, не обращаясь ни к кому в отдельности. - На миру и смерть красна. Что же касается упомянутого Кастором риска… Я скажу, что мы подвергаемся опасности гораздо чаще, чем нас вынуждают к тому обстоятельства, и не обращаем на это никакого внимания или охаем запоздало: ах, пронесло! А как только дело доходит до сознательного риска, мы начинаем осторожничать: ой, опасно, ой, невыполнимо, нужно ли так рисковать?! Увы, Кастор, сознательный риск – это всего лишь необходимость. Добровольный выбор между двумя опасностями и предпочтение меньшей, чтобы избежать другой, ещё большей. Разве Юранд не рисковал, когда совался в гнездо ядовитых бабочек, чтоб уничтожить его? Ещё как. Но рисковал, потому что понимал: для других риск будет несоизмеримо больший… - Дзотто вернулся к столу с картами, но не занялся ими, как того ожидал Кастор, а произнес, ни на кого не глядя, но отчётливо чеканя каждое слово. - Мне придётся рискнуть не ради славы, пусть и любезной моему сердцу. А потому что необходимо сделать всё, что в моих силах, чтобы не случилось того, о чём предупредил в письме отец. Если Зеркало в руках Волшебников – реальная угроза для Невии, надо избавить их от этой игрушки. И мне кажется, - добавил он с выражением человека, всё наперёд знающего и уставшего от болтовни, - пора поставить на подобных разговорах точку. Сколько можно гадать о тех невзгодах, что ждут нас на выбранном пути? Это, в конце концов, недостойно мужчин! И вообще, завтра нас ждёт трудная дорога, всем необходимо отдохнуть.

* * *

       «Как же, отдохнёшь с вами!» - останавливаясь на полпути к своей комнате, проворчал Кастор спустя минуту после того, как покинул залу. Его внимания привлёк вид из коридорного окна, и он же побудил Кастора к вышеизложенному высказыванию.
       Узрел же Кастор следующее: вещи, приготовленные к завтрашней дороге были уже вынесены на улицу и внушительной горкой темнели на светлых плитах внутреннего двора, в то время, как огромная и явно дождевая туча зависла аккурат над крепостной стеной замка, обещая в скором времени затопить поклажу нерадивых путешественников. Кастор чувствовал, как пахнет в воздухе долгим и хорошим ливнем, слышал его приближение в учащающихся порывах ветра и шелесте листвы. Он спустился во двор и принялся перетаскивать вещи под навес, не без удовольствия представляя, как полуголый Андзолетто выбегает из своей комнаты и мчится спасать мокнущий багаж. Воображаемое в голове Кастора зрелище вырисовывалось жутко забавным, особенно, если в нём появлялся сам Кастор, выскакивающий в подходящий момент и орущий на весь замок: «Караул! Голые оборотни снова в замке! Лови, лови их!» - Кастор с улыбкой утрамбовал последний тюк сверху сложенных в новом месте пожитков и даже хохотнул, продолжив представлять поднявшийся в замке переполох и, опять-таки Дзотто, пытающегося всех уверить, что он – это он, а вовсе не оборотень. Конечно, ничего похожего Кастор устраивать не собирался, но сама мысль о подобном розыгрыше (на которые, к месту будет сказать, именно Дзотто был мастер), ужасно развеселила его.
       Всё ещё улыбаясь во весь рот, Кастор промчался по открытой нижней галерее, перескакивая через ступеньки, взлетел по лестнице на веранду и, давая выход кипящей в теле энергии, подпрыгнул, уцепился пальцами за деревянную балку, по которой от стены к проёму арки вился дикий виноград, и раз шесть подтянулся, с удовольствием ощущая упругую, пружинистую силу мускулов и тут…
       - Нет, нет, не защищайте его! Ваш Кастор редкий экспонат и… - Кастор замер, болтаясь на перекладине, словно висельник. Этот голос… О Небеса! Этот кошмар был произнесён голосом Марселлы, и она сама поднималась вверх по лестнице, и судя по слову «ваш», не с Домеником и не с Деей, а в сопровождении то ли Юранда, то ли Дзотто.
       - Вы слишком строги к нам… - отвечал голос Юранда, мягкие интонации которого не могли скрыть от Кастора знакомую, едва уловимую иронию. - Ведь мы таркийцы и, можно сказать, все как один – редкие экспонаты. А когда нашу кунсткамеру посещает столичная инспекция, мы от волнения выходим из строя. «Не так сидим, не так свистим.»
       - Не скажите, - протянула Марселла, - Кастор действительно всё делает не так: очень неуклюж и вообще напоминает какого-то дикого кабана, а вот, например, вы или сеньор Андзолетто …
       Кастору захотелось зажать уши, но его пальцы только сильнее сжали древесину балки, и вместе с тем до сознания дошло понимание собственного подвешенного, в прямом смысле этого слова, состояния.
       Стиснув зубы: «Оо… какая дурацкая, дурацкая история!» он разжал руки и, очутившись на полу и зачем-то прижался лбом к одной из колонн, поддерживающих стрельчатые арки открытой веранды. На душе стало муторно, в груди заныло, будто он только что получил удар под дых. Увы, не каждый день доводилось слышать подобное. А услышать такое из уст понравившейся девушки… даже… даже если ты сам всё это о себе знаешь, оказалось вдвойне неприятно.
       И ещё Кастору ужасно не хотелось столкнуться сейчас с Марселлой и Юрандом нос к носу, а до мгновенья, когда они покажутся из-за поворота лестницы, остались считанные секунды. Он едва не взвыл, как попавший в западню волк: миновать веранду и успеть незамеченным добраться до следующего, ведущего наверх лестничного пролёта не представлялось возможным. Единственным вариантом, позволяющим избежать встречу, было перелезть окаймлявшую веранду балюстраду и сигануть вниз, благо высота едва ли превышала пять арров, а прямо напротив, всего в арре от стены ветвилась густая белая акация, скользнув по стволу которой можно было спуститься на землю. Повинуясь скорее каким-то инстинктам, нежели разуму, Кастор взгромоздился на перила балюстрады, примерился и, посильнее оттолкнувшись, прыгнул, предполагая угодить в развилку акации.
       Не угодил. Царапаясь о колючие ветви, он пролетел ниже, столкнулся со стволом, ухватился, рванулся вниз и тихо ругнулся, почувствовав, что его что-то удерживает. Какая-то ветвь, проскользнув ему под джорне, мешала спуску. Кастор рванулся, но ткань выдержала, а акация возмущённо зароптала. А потом он увидел Марселлу и Юранда, и совсем не там, где ожидал.
       Пустошь и привидения! Ночная тишина ввела его в заблужденье: он спрыгнул с веранды оттого, что голоса показались ему слишком близкими, а, оказывается, беседующие даже не достигли лестничного пролёта, разделявшего веранду и открытую нижнюю галерею, и шли от её дальнего края прямо на Кастора, который теперь оказался не ниже их, как рассчитывал, а выше и, в своём знойно-оранжевом фарсетто, качался на ветке словно переспелый грейпфрут. Боясь произвести малейший шорох, и тем выдать своё присутствие, Кастор вцепился руками в ствол и замер. При мысли, что она может заметить его висящим, ему сделалось тошно. Никогда ещё не случалось ему попадать в столь скверное положение. Надеяться можно было только на то, что Юранд и девушка находились на площадке, залитой светом фонарей, и были увлечены разговором, а он скрывался в темноте, аррах в трёх над ними.
       Меж тем от дифирамбов, пропетых в адрес Дзотто, Марселла вновь вернула беседу к персоне Кастора и теперь с сожалением в голосе, от которого Кастор до боли сжал зубы, говорила следующее:
       - Его, конечно можно извинить: провести всю жизнь в Тарке, не видеть столицы… Откуда же взяться хорошим манерам? Человек, побывавший в столице, словно рождается заново. Вот вы, например, наверняка были.
       Кастор знал – Юранд не был. Но тот почему-то не стал её разубеждать, а лишь эдак туманно улыбнулся и был вознаграждён ласковым взглядом. Ловелас!
       Порыв ветра сильно тряханул акацию, и шум листвы заглушил следующие слова Марселлы. Кастор узрел лишь её новую улыбку и расслышал ответ Юранда:
       - Вот, кстати, эта лестница, - охотник остановился у ведущих наверх ступеней. - Вам сюда. А насчёт манер и, как вы говорите, правильного воспитания, всё это верно только отчасти. Самая искусная огранка никогда не сделает хрусталь алмазом. У Кастора доброе сердце – это достоинство не приобретается ни воспитанием, ни визитами в столицу.
       «Спасибо, друг» - против ожидания, Кастор не испытал благодарности. В его чувствах было больше горькой досады, нежели признательности. Ему вдруг захотелось, чтоб проклятая туча, можно сказать, втянувшая его во все беды, разродилась наконец холодным ливнем и желательно, с градом. И чтоб и охотник, и эта столичная воображала опрометью дунули отсюда и избавили его от созерцания взаимных экивоков. Однако туча, жирная, как обожравшаяся пиявка, упорно, словно выжидая определённого часа, стояла над стеной и не роняла ни капли.
       На Марселлу же слова Юранда произвели некоторое впечатление.
       - Я учту ваше замечание, - произнесла она, поигрывая концами атласного, украшенного двумя турмалинами, пояса. - Что-то милое и трогательное, несомненно, есть в этом ручном тролле. Возможно, присмотревшись, я переменю о нём своё мнение и, может… мы с ним станем друзьями и как-нибудь вместе посетим Девор. Это будет забавно, не находите?
       - «Присмотрись, а я вот нарочно не стану обращать на тебя внимания. Тролли – они такие… Позабавимся вместе – опозоримся на всю столицу», - мстительно пообещал Кастор, но внутри него что-то перевернулось, и на сердце заметно потеплело. Правда, деворская кокетка тут же всё вновь испортила:
       - Но пока ему есть чему поучиться… хотя бы у вас, - она сделала долгую паузу, во время которой не происходило ничего, кроме непередаваемого словами диалога взглядов. Марселла, как казалось сверху Кастору, смотрела ласково и игриво, Юранд заинтересованно, но отстранённо. По его виду можно было понять, что так, с хладнокровным спокойствием стороннего наблюдателя, он может молчать очень и очень долго. Марселла не выдержала первой:
       - Ах, смотрите, смотрите, какая восхитительная туча! - она стремительно подошла к самым перилам, прямо под крону поневоле облюбованного Кастором дерева (или точнее, под крону дерева, облюбовавшего Кастора) и оборотилась, подзывая охотника. - Туча похожа на рыбу, правда? И цвет, и форма! - Марселла грациозно откинулась, давая Юранду возможность заглянуть ей через плечо. - Вам видно?
       У Кастора от открывшегося обзора даже в носу защипало и всё тело пробило жарким потом, а охотник – гад (вот ведь гад!) – скосил бесстыжие глаза в вырез платья, туда, где за оттопырившимся жёстким лифом вздымались в легких вздохах золотисто-розовые груди и, не моргнув и не поперхнувшись, весело подтвердил:
       - Видно. Отсюда открывается прекрасный вид.
       От негодования Кастор придушенно фыркнул. Причём даже не от того, что дерзостный взгляд охотника вторгся в запретное (в конце концов, стоило признать, что Кастору с его «насеста» открывался вид ещё прекрасней, и сам он пялился аж до рези в глазах), а возмутился он больше тому, что слишком уж взгляд охотника был насмешлив: словно бы Марселла это зрелище специально Юранду под нос подсунула, а не само собой так случайно вышло. Да и весь тон охотника стал вдруг какой-то чересчур развесёлый. Кастор сказал бы даже – разудалый.
       Безобразная интермедия тем временем продолжалась. Марселла отвернулась от гадкой тучи и теперь стояла прямо перед улыбающимся Юрандом и задумчиво рассматривала его. Её рука с отогнутым очаровательным пальчиком рассеяно поправляла непослушный каштановый локон, закрутившийся возле молочно-розовой мочки, а обнажившийся из соскользнувшего рукава локоть плавал перед носом Юранда из стороны в сторону, словно кремовое пирожное. Бесстыдник, весело скалясь, следил за этим невинным покачиванием, словно ничего интересней в своей жизни не видел.
       - Какие у вас прозрачные глаза… - наконец медленно и таким голосом, что у Кастора мороз побежал по коже, произнесла она. - Это заметно даже сейчас, когда вокруг так таинственно, так полутемно… Они похожи на драгоценные камни, в которых, как в воде, дрожат отражения звёзд. В них скрыта какая-то тайна… О, эти глаза – наверно, я не ошибусь, если предположу, что эти глаза заставили многих дев проливать слёзы....
       Юранд мило усмехнулся:
       - Смею вас уверить, всё было не так печально. И девы не только лили слёзы…
       Лицо Марселлы выразило глубокое замешательство, улыбка, до этого живая и ласковая, словно примёрзла к губам.
       «Ловелас! Волокита! - Кастор втянул в себя побольше воздуха и в сердцах пожелал: - Чтоб драчливый петух клюнул тебя в это самое место!» И ещё подумал, что пусть лучше его самого сочтут идиотом или примут за оборотня, но возмутительному балагану стоит положить предел, пока обнаглевший вконец охотник не наговорил честной девушке каких-нибудь новых двусмысленностей! Пустошь и тьма! Он просто не узнавал скромника Юранда. Или тот наедине с дамами всегда бывал куда более шустр и дерзок?
       Однако, не успел раздражённый Кастор хоть что-нибудь предпринять, как сцена неожиданно сменилась, и на «подмостки» выступил новый персонаж. Какая-то нелёгкая принесла на галерею Дзотто, и действие вновь закрутилось.
       - Это Андзолетто, - с тихим полуиспуганным возгласом «оттаяла» Марселла. Она, похоже, не была рада свидетелю, во всяком случае, проворно отпрянула от охотника и сообщила: - Ни к чему Дзотто видеть нас вдвоём, - и, не дожидаясь ответа, (впрочем, как показалось Кастору, Юранд и не собирался её удерживать) проскользнула к ведущей наверх лестнице.
       Когда Дзотто подошёл, звук шагов девушки уже стих, а Кастор, кляня про себя всё на свете, поспешил скрыться поглубже в тень листвы. Обнаружить себя перед Дзотто и услышать язвительное: «Я глазам не верю! Это опять ты?! И опять подслушиваешь?!» - было выше его сил. Он подавил вздох и крепче вцепился в корявый ствол, уповая на то, что друзья быстро разойдутся. Как он ошибался!
       Дзотто с весьма характерной ухмылочкой кивнул охотнику и многозначительным взглядом, будто прелестные ножки оставили след, проследил проделанный ими путь.
       - Вот ты где гуляешь, а я ищу тебя по всему дому, - посмеиваясь и откровенно дразнясь, произнёс он. - Ты что, охотник, уже охотишься на деворскую дичь? Выглядит она недурно. Аппетитно, я бы сказал. Как спелая груша – ешь, а сладкий сок течёт по руке, прямо в рукав.
       Юранд брезгливо скривился, но промолчал. Это было очень нелегко, но Кастор промолчал тоже.
       - Ну и как? - продолжал Дзотто с беспардонной откровенностью, которую можно себе позволить только в мужской компании и с глазу на глаз. - Подбиваешь клинья под эту красотку? Она упорхнула столь поспешно, словно едва-едва успела опустить подол. Я вам, надеюсь, не помешал?
       - Вовсе нет, - вяло возмутился охотник. - Просто болтали. Хотелось её послушать, понять, что за птица.
       - Понял?
       - Кое-что.
       - Поделишься?
       Сердце Кастора чудным образом кувыркнулось и будто раздвоилось: ему и хотелось услышать мнение Юранда, и страшно было узнать его. Но насколько он знал охотника, тот никогда не судачил на подобные темы. Во всём, что касалось женщин, Юранд был чрезвычайно скрытен и в лучшем случае только выслушивал всё, что не могло удержаться на языке Кастора, и никогда не платил откровенностью за откровенность. Хотя, возможно, с Дзотто он был менее сдержан?
Юранд своей привычке не изменил.
       - Нет, - сказал он, правда, после некоторого раздумья. - К чему тебе, что понял я? Думаю, за то время, что я отсутствовал, твоё мнение о всех приезжих уже сложилось.
       - Не хочешь обсуждать? - понятливо усмехнулся Андзолетто.
       - Не хочу.
       Дзотто какое-то время молча и довольно мрачно рассматривал зависшую над стеной тучу, сосредоточенно думая о чём-то. Кастору хорошо было видно его упрямое гордое лицо.
       Думал Дзотто, как оказалось, совсем не о меняющейся погоде..
       - Не понимаю, что находят в тебе женщины, - неожиданно признался он. - Неужели весь твой магнетизм в очаровании таланта? Поёшь ты, конечно, здорово – влюбиться можно за один голос, но ты же холоден и расчётлив. Чувства никогда не берут у тебя верх над разумом, а женщины всегда это ощущают… - Дзотто запустил пальцы в вызолоченные фонарным светом кудри, чуть взъерошил и прибавил самодовольно, - допустим, и я далеко не идеал. И женщин ни во что не ставлю. Но при этом я искренне их люблю – хотя бы, как одно из удовольствий жизни, и им это нравится. Нравится то, что пусть на короткое время, но я способен потерять ради них голову. Им льстит, что они будят во мне что-то звериное, страстное, неуправляемое. Но ты… ты другой.
       - Ни за что не поверю, что ты искал меня, чтобы сообщить эту потрясающую новость.
       Дзотто хмыкнул, и его пытливый, почерневший в темноте взгляд переместился на Юранда.
       - Это не новость… это данность. Мысли вслух накануне отъезда. Мы очень разные, да, Юранд? Но, знаешь, иногда мне кажется, что в этом мы похожи: мы оба смотрим на женщин, как на цветы. Любим их – не морщись, не морщись. Любим, - нехорошо усмехнулся Дзотто. - Ласкаем…
       - О Небеса! Может, мне сбегать за лютней? Дзотто, что за высокий слог? Ты намерен сочинить сонет?
       - А после, - Дзотто пропустил и слова, и их иронию мимо ушей, - мы топчем этот свежий благоухающий луг сапогами. Разница меж нами лишь в том, что я наклоняюсь, чтоб срывать цветы, а тебе трубадуру и баловню природы они просто падают под ноги, как осыпающийся черёмуховый цвет, - Дзотто резко перегнулся через балюстраду и, сломив белую гроздь, поднёс к лицу, вдохнул и внезапно сжал пальцы в безжалостный кулак. Одновременно Кастору показалось, что некая стальная рука что-то стиснула и в его груди, и от этого ему вдруг стало тяжело дышать. А когда Дзотто разжал кисть, и нежные лепестки отчаянной, прощальной белизной вспыхнули в лучах света и осыпались на каменный пол, словно пёрышки растерзанной ястребом птички, Кастор почувствовал странное опустошение.
       Кастор был на редкость простодушен и навряд ли смог бы точно определить причину неясной, накатившей волной тоски. В сущности, ничего нового он не услышал. Слава о любовных похождениях Дзотто давно гремела на весь Тарк. Предусмотрительные мамаши старались подальше держать от Андзолетто собственных дочерей, справедливо полагая, что опасный сеньор не горит желанием предложить руку никому из отдавших ему сердце. И не секретом для Кастора было то, что Дзотто слыл настоящим бичом всех мужей, позволивших себе такую роскошь, как красивая жена. Для Андзолетто чуть не из каждого окна свисало по веревочной лестнице, и Кастор слыхал от него пару таких историй, от которых краснел, как девица.
       Иногда он даже завидовал лихости, с которой Дзотто добивался благосклонности любой женщины, и подозревал, что в Тарке не осталось красавицы, избежавшей его страстных объятий. Но вот о чём прежде не подозревал Кастор, так это о том, что под практику была подведена столь циничная теория. А уж то, что под эту же теорию непостижимым и противоестественным образом попал Юранд…
       Кастору не хотелось в это верить. Он не был сентиментален, но цинизма не любил, и образ Юранда никак не соединялся в его представлении с образом легкомысленного и пресыщенного распутника, обрисованного метафорой Андзолетто. Не соединялся даже после всех будоражащих сцен, что Кастор наблюдал со своего дерева, и после всех ругательств, которые он сам, в пылу неосознанной ревности, мысленно произнёс в адрес обнаглевшего трубадура. Но с другой стороны…
       Кастор глянул вниз. Охота шутить, видимо, оставила Юранда, и теперь он стоял, склонив голову, так, что Кастору совершенно не было видно его лица. Нежные лепестки акации белели под его ногами, прекрасным образом иллюстрируя слова Андзолетто. Кастору вдруг подумалось, что кощунственная метафора, возможно, многое объясняет в поведении охотника; объясняет то, чего он прежде не мог понять.
       Его всегда удивляло ошеломляющее легкомыслие, с которым Юранд относился к вниманию женщин. Это было не высокомерие Дзотто, который (как только что верно было замечено им самим) сперва добивался любви, а лишь потом мог изображать из себя человека, утомленного женским вниманием. Нет, Юранд к окружавшему его обожанию был потрясающе равнодушен. Царственно равнодушен. Кастор знал, что многие таркийские барышни были очарованы пригожим трубадуром, их мамаши посматривали на охотника, как на достойную партию, и тем не менее, ни про одну его пассию в Тарке не ходило никаких слухов. Забавляя общество игрой на лютне и собирая вокруг себя такой цветник, которому Кастор мог только позавидовать, сам Юранд умудрялся находиться как бы вне этой «клумбы». Не избегал дамского общества, но как балованное дитя, оставаясь любимцем многих, не сближался ни с кем в отдельности. Не простаивал ночи напролёт под одним и тем же окном, не посвящал даме сердца серенад, а, если чей-то облик и вдохновлял его на какой-нибудь сонет – Юранд всегда держал имя вдохновительницы в тайне. Дамы сами потом строили догадки, чьи глаза возмутили его покой и нередко случалось, что находилось сразу несколько красавиц, приписывающих «пламень и слёзы» юного трубадура себе. Юранд никого не разубеждал, и как думалось Кастору, именно за это был прозван ветреным и непостоянным. Так ли это было на самом деле, он понятия не имел, однако, подсознательно задаваясь вопросом о некоторых странностях в поведении охотника, Кастор принимал лишь те ответы, что не могли бросить тени на его друга. Друга близкого и любимого, который был ровесником Кастора, но в их дружбе по праву занимал место старшего и воплощал в себе некий образец, соответствовать которому Кастору очень хотелось, но никогда не получалось.
       И вот бесцеремонный язык Дзотто намекнул, что бесстрастность и целомудрие охотника скорее всего – лишь иллюзия Кастора!
       В недоумении, чувствуя, что ему невыносимо жаль расстаться с привычным взглядом на друга и, отчего-то испытывая всё усиливающееся отвращение к самому себе, Кастор бессмысленно таращил сверху глаза, будто надеясь увидеть что-то, что опровергнет нелепые обвинения. Однако Юранд ничего не возразил, и смесь досады и робкой надежды в душе Кастора вновь уступила место апатии.
       «Это не моё дело, - переламывая себя, решил он, - мне всё равно: личная жизнь охотника совсем не касается меня – здоровенного детины, застрявшего на дереве и тупо подслушивающего чужие разговоры!!! Поделом же мне!»
       - Так зачем ты меня искал? - Юранд меланхолично и невозмутимо, как человек совершенно не задетый только что произнесёнными словами, сгребал носком сапога лепестки в кучку. - Высказанные мысли – единственные, посетившие тебя «накануне отъезда»?
       - Не единственные, - тон Дзотто, до этого момента пестрящий насмешливо-подзадоривающими интонациями, обрёл, наконец, присущую ему властность и твёрдость. - Самое время расставить все точки над i.
       - Разве они ещё не расставлены?
       - Вот в этом мне и хотелось бы убедиться. Вернувшись из поездки домой, ты произнёс одну фразу… Не думай, что я не обратил на неё внимания. Но ведь и ты сказал её неслучайно?
       Кастор, который ещё минуту назад уверял себя, в том, что ему уже всё безразлично, невольно подобрался, прислушиваясь. И Дзотто и Юранд теперь говорили значительно тише прежнего.
       - Да, я сказал это неслучайно, - вздохнул охотник. Он опёрся ладонями о перилла и теперь задумчиво смотрел вдаль. - Видишь ли, пока мы обсуждали наши планы в твой памятный день рождения, я был слишком взвинчен. Бабочки, новость о Зеркале, его Тайна. Всё это заводило, подгоняло, побуждало к немедленным действиям и решениям. Но пока я ездил домой, у меня было время остыть и подумать.
       - То есть, высказанное сомнение и было результатом этих раздумий?
Юранд кивнул и повернул голову, чтобы взглянуть на Дзотто.
       - Я подумал: если Волшебники с сотворения Мира, несколько веков владеют Зеркалом, то почему Невии грозят ужасные бедствия? По-моему, в ней всё не так уж плохо. Зачем пытаться переменить что-то? Зачем пробовать отобрать его?
       Кастор успел только удивиться самой постановке вопроса, на то, чтобы попробовать поискать ответ, времени ему не хватило, потому что Дзотто кашлянул и заговорил:
       - Ты не учитываешь одного, - с оттенком лёгкого превосходства заметил он. - Да, Волшебники владеют Зеркалом с сотворения Мира, но, если верить словам отца, а я им верю, они до сих пор не знали, что у Зеркала есть секрет. Теперь, если им, а не нам, первым удастся узнать его Тайну – они получат безграничную власть над Невией. Это меняет дело. И здесь я не поручусь, что какая-нибудь редкая извращённая дрянь не придёт им в голову.
       - А тебе?
       - Что мне?
       - Тебе в голову не придёт какая-нибудь редкая и не менее извращённая дрянь, если Зеркало окажется у тебя?
       Дзотто усмехнулся:
       - Это, надо полагать, реванш, за «цветы под ногами»? - но помолчав, прибавил: - Если честно, я ждал этого вопроса. От тебя, Юранд, давно ждал.
       - Значит, успел подумать об ответе.
       - Успел… - Дзотто помолчал немного. - Знаешь, а я ведь ещё, когда ты только вернулся, понял, почему ты лишь обмолвился, а не спросил напрямую. Ты хотел, чтоб я сам поразмыслил над этим вопросом, да?
       - Да.
       - И ты решил: если я промолчу – стало быть, ещё не думал. А если начну рассказывать тебе о благородстве цели, о спасении Невии, о растущих пустошных дырах, то, значит, для себя ответ я уже знаю, но не желаю сказать правды, потому как что-то замышляю и хочу прикрыться красивыми словами? Или ты ждал, - почти с вызовом бросил он, - что я откровенно признаюсь, что спасение Мира – туфта, а Зеркало интересует меня само по себе?
       - Дзотто, какая разница, чего я ждал? - в голосе Юранда проступила лёгкая досада. - Дело не во мне. Я сказал так потому, что хотел увериться, что ты, именно ты отдаёшь себе отчёт, ради чего и зачем всё затевается. Что ты задавался этим вопросом и знаешь, что ты будешь делать с Зеркалом, если оно окажется у тебя… и Доменика! Хорошо, допустим, благородная цель себя оправдает. Допустим, ты даже сумеешь остановить разрастание Пустоши, но что будет с Зеркалом потом?
       На этот раз Дзотто долго не отзывался, и вопросы, скапливающиеся в мозгу Кастора на протяжении беседы, словно дрова в наспех сложенной поленнице, «с грохотом» рассыпались. Вторая половина разговора взбаламутила всё у него внутри почище первой, где речь шла о женщинах; только сначала всё услышанное перевернуло в душе все чувства, а теперь перепутались и мысли.
       Надо сказать, Кастор шагал по жизни, руководствуясь каким-то внутренним чутьём и не слишком раздумывал над тем, что к чему. Он был прямодушен и честен и не часто задумывался о высших материях и, может, ещё и потому так высоко ценил и любил Юранда, в котором всегда чувствовал недоступную самому способность разобраться в тех вещах, перед которыми его собственный ум пасовал, путаясь в неоднозначности ответов. Когда границы между привычными понятиями размывались, когда правда и ложь готовы были «поменяться» местами, Кастор шёл к охотнику. Причём он особенно ценил в Юранде то, что тот не давал прямых советов: сделай так или эдак, но умел столь верно оценить ситуацию и выделить главные вопросы, что достаточно Кастору было только ответить на них, и путаница распутывалась, а ответ становился очевидным.
       Ситуация с Зеркалом до сего момента казалась Кастору абсолютно понятной, и его волновала лишь техническая сторона дела: возможный риск и успех всего предприятия. Эти сомнения частично были развеяны пафосной вечерней речью Дзотто, но лишь сейчас Кастору открылось, что сложность заключалась не только в этом! Только сию минуту он до конца осознал, насколько маловразумительны и наивны были его собственные мысли на тему: «а как собирается поступить с Зеркалом Дзотто?» Мысль о том, что бы стал делать с Зеркалом он сам, вообще ни разу не приходила Кастору в голову.
       Дзотто смотрел прямо перед собой и машинально похлопывал ладонью по периллам. Унизавшие пальцы перстни звонко цокали по мрамору.
       - Не знаю, охотник, - Дзотто заговорил, как человек, которому не слишком по душе всё, что он должен сейчас сказать, но который смиряется с необходимостью сказать именно это. - Не знаю. И врать, что ничего такого не думал, не стану. Думал. Но кто может ручаться за себя в такой ситуации? Даже если б сейчас я был уверен, что Зеркало не нужно мне лично – чего бы стоила моя уверенность, когда б оно оказалось в моих руках?
       - Уверенность, может быть и – ничего, а принятое решение – многого.
Дзотто отмахнулся:
       - Это слова. В подобном деле невозможно заранее принять такое решение, в правильности которого потом не усомнишься. Власть – дама соблазнительная, устоять против её очарования нелегко.
       - Власть – не дама, - Юранд грустно усмехнулся. - Власть – мистическое чудовище, подчиняющее себе человека и требующее жертвоприношений.
       - Это – тоже прекрасные, красивые слова, охотник. Они из какой-нибудь баллады, или ты сам придумал? Если сам, то поверь, ты слишком мало знаешь, чтобы судить о Ней! Власть даёт человеку полную свободу: она уравновешивает его желания и возможности.
       - По-моему, свободу дают совсем другие вещи, - упрямо возразил Юранд, - а то, о чём говоришь ты, не свобода, а ярмо и самообман.
       Дзотто на секунду задумался, потом медленно произнёс:
       - Ну, на счёт ярма – понятно: любая власть подразумевает огромную ответственность. В чём же самообман?
       - В том, что если человек изначально идёт на поводу своих желаний, он уже не свободен, и получить власть для него то же самое, что начать тушить костёр собственных страстей сеном. Его воля и разум – всё, что отличает человека от животного – будут служить одному: удовлетворению его желаний, которые, в свою очередь, будут разжигаться неограниченными возможностями. Это замкнутый круг, Дзотто. Горький источник, из которого невозможно напиться: сколько не прикладывайся, жажда остаётся.
       Дзотто опять долго молчал. Но на этот раз мысли Кастора не запрыгали в голове беспорядочной чехардой, потому, что до него, наконец, дошло, что Юранд вовсе не добивался от Дзотто немедленного и конкретного решения о том, как тот намерен поступить с Зеркалом. Охотник просто говорил. Не старался переубедить, не выпытывал, не навязывал своего мнения. Нет. Он всего лишь – говорил. Говорил то, что считал необходимым сказать Андзолетто в дружеской беседе. И вновь мучаясь собственной неуместностью, Кастор чувствовал, что этот разговор накануне дальней и неизвестной дороги в равной мере нужен обоим его друзьям. Следующие слова Дзотто подтвердили верность этого ощущения.
       - Ладно, я понял, - сказал он. - Всё, что ты хотел сказать мне, я понял, но мой выбор уже сделан. Я исполняю волю отца – это для меня не пустые слова и не отвлеченная благородная цель, это – долг. И даже при самом худшем раскладе, при всех тех ужасах, которые ты с талантом трубадура здесь обрисовал, моя собственная «дрянь» мне ближе и милее «извращённой дряни» оборотней. Я несомненно выберу её. А вот чего я не понял, так это того, какие чувства заставляют участвовать в походе тебя? То, что Зеркало может остаться у оборотней, тебя, видимо, не слишком волнует?
       Юранд слабо дёрнулся:
       - Волнует – после того, как выяснилось, что письмо украдено – волнует. Но дело ведь не только в оборотнях? Я не люблю игр, правила которых мне неизвестны, и не хочу связывать себя обещаниями, которых потом не смогу выполнить… если, конечно, ты понимаешь о чём я.
       - Понимаю.
       Кастору показалось, что Дзотто, до того беседовавший хоть и настороженно, но в целом миролюбиво, теперь без видимой Кастору причины стал заводиться.
       - Знаешь, - произнёс Дзотто, - если бы я знал тебя хуже, охотник, я бы сказал, что ты специально раскачиваешь лодку. Ощущение, будто ты сам запутался, а теперь хочешь запутать и меня. Ответь мне без этих твоих глубоких рассуждений: почему ты согласился?
       - Потому, что ты позвал меня, - Юранд произнёс это, как само собой разумеющееся, но столь прямой ответ не смягчил и не убедил Дзотто. Он продолжал напряжённо смотреть на охотника, будто ожидая чего-то ещё. Однако тому, похоже, больше нечего было прибавить, поэтому он повторил, - ты позвал, ты рассчитывал на меня, и тебе нужна моя помощь. Я согласился, чтобы в трудную минуту быть рядом с тобой.
       - Быть рядом, чтобы во всём сопротивляться моим решениям?
       - Во-первых, не во всём, - очень серьёзно возразил Юранд, - а во-вторых, Дзотто, ты же понимаешь: опереться можно лишь на то, что сопротивляется.
       Здесь Дзотто почему-то окончательно обозлился. Кастор заметил, как он, стараясь сдержать волнение, стиснул зубы, а его рука, до этого машинально похлопывающая по перилам, сжала острую грань. Кастор тоже невольно напрягся и подобрался. Вообще-то он привык к тому, что отношения между обоими его друзьями иногда накалялись, что называется, добела, но сейчас немного удивился. Именно теперь, после того, как темы власти и Зеркала были мирно закрыты, Кастор не видел никакой причины для раздора.
       Однако Андзолетто и Юранд, отчуждённо отвернувшись друг от друга, смотрели на потемневший горизонт и молчали. Молчание это становилось для Кастора ужасно тягостным. Казалось, что от него сильнее ноет затёкшая в неудобном положении спина, не говоря уже о задеревеневшем, будто приросшем к ветке, заде.
       Неожиданно Дзотто сказал:
       - Не нравится мне эта туча.
       И Юранд согласился:
       - Мне тоже.
       - Дождь будет…
       - …с градом.
       - …наверно, зря я затеял этот разговор, - вздохнул Дзотто
       - Не зря, - непокорным эхом откликнулся охотник.
       - О Небеса… - Дзотто вздохнул и вдруг как-то очень по-домашнему зевнул и хлопнул Юранда по спине. - Охотник, а тебе не кажется, что мы делим… ну хорошо, не строй такой морды, не делим, а решаем: куда повесить шкуру неубитого медведя? А ведь всё ещё так далеко: далеко Арно, далеко Пустошь, далеко Зеркало, - он ещё раз зевнул и к неимоверному облегчению Кастора сообщил:
       - Спать пора. Пойдём в дом.
       - Иди, а я спущусь, взгляну на вещи.
       - Ну, как хочешь, - Кастору показалось, что Дзотто усмехнулся так, словно не поверил этому невинному предлогу, а подумал Пустошь знает что, например, что Юранд собрался забуриться на сеновал с какой-нибудь кралей. Во всяком случае, в голосе его вновь мелькнула плохо скрытая насмешка, - приятной ночи. Не проспи только.
       - Постараюсь, - Юранд проводил Андзолетто задумчивым взглядом, а потом перегнулся через перила и меланхолично плюнул вниз, после чего неожиданно поинтересовался в пустоту:
       - Ну, друг Кастор, и что ты там делаешь?

 




Данный текст принадлежит Вастепелев и К* ©.
Бездоговорное использование текста и его частей: воспроизведение, переработка (переделка) и распространение без указания авторства и ссылки на источник, запрещается.