Доменик был недоволен дорогой. Во-первых, передвигались они гораздо медленнее, чем он рассчитывал. А во-вторых, как и следовало ожидать, ему удалось нагнать на Марселлу страха только на первую половину пути. Правда, те пять дней, пока они ехали по центральному Девору, она довольно игриво посматривала по сторонам, кивала изредка встречающимся знакомым, ласково улыбалась проезжавшим незнакомцам. Но чем дальше они отъезжали от центра, и чем безлюднее делались дороги, тем, к облегчению Доменика, сдержаннее в проявлении своего внимания к окружающему становилась Марселла, и потому целых пятнадцать дней они путешествовали мирно и почти без приключений. Почти. А потом Марселле стало скучно…
      В тот день кружевная мантилья, извлечённая ею каким-то хитроумным способом из недр запакованного багажа, была кокетливо пришпилена поверх каштановых локонов. А также на Марселле не пойми откуда оказалось новое платье, которое сразу впечатлило Доменика откровенностью выреза.
      С самого утра девушка оживлённо щебетала с постояльцами трактира, думая, что вознаграждает себя за несколько дней молчания. Доменик, в свою очередь, готов был поклясться, что всю дорогу и сестра и Марселла столько болтали между собой, что наверно, набили себе на языках мозоли. Можно сказать, что молодой человек, ни разу не проводящий в обществе обоих барышень такое количество времени, был неприятно удивлён тем, как много они говорят, и ещё более тем, что, оказывается, Дея способна говорить почти столько же, сколько Марселла, и о такой же ерунде.
      Итак, все недобрые признаки оживления Марселлы были налицо ещё на постоялом дворе. Они словно усиление ветра перед переменой погоды, указывали на то, что бури не миновать, и Доменик от греха подальше поспешил покинуть место ночёвки.
      И началось…
      Сперва барышни обсуждали какого-то Эндрю, который, оказывается, хорошо пел вчера за ужином! («Надо же! И когда успели услышать и уже узнать имя?!») Потом Марселла донимала его разговорами о Тарке и сетовала на то, что непременно подхватит в дороге простуду. («Хорошо бы! Может хоть тогда займётся носовым платком и помолчит немного!») Затем Доменик едва ли не силой увёл её от колодца, у которого поили лошадей и где Марселла устроила настоящий фурор среди крестьянских парней. Величаво прохаживалась перед ними в столичном наряде и выметала птичий двор подолом своего упеляна.(«То ещё зрелище! Среди кур она смотрелась просто великолепно».)
      Короче, к полудню голова у Доменика шла кругом. Помимо перечисленного, он успел выслушать увещевания Марселлы о правилах хорошего тона – «ясное дело, совершенно излишних для разных неотёсанных арнийцев». Два раза перетряхнул поклажу: сначала искали гребень Марселлы, потому что волосы без него рассыпались по плечам; а потом новый башмак для Деи, потому, что у старого порвалась тесьма и он стал спадать с ноги. Ещё он успел наорать на девушек за то, что обе умудрились завязнуть в какой-то тине, когда переправлялись вброд. Ему пришлось выводить их лошадей на чистое место и намокнуть почти по пояс. В итоге вместо благодарности он получил от Марселлы выговор: «Ну и вид у тебя, Доменик, - заявила она, оглядев его с ног до головы, - ты бы хоть переоделся, что ли, а то стыдно с тобой ехать!»
      «Вурдалака мне в печёнку, - обессилено думал он, покачиваясь в седле и мрачно посматривая на зазывно реющую впереди мантилью, - надо было позволить вываляться в грязи тебе самой, тогда по крайней мере, тебя заботил бы собственный вид. Какого лешего я всё же отважился взять её с собой? Неужели я настолько глуп, что мог думать, будто Марселла изменилась? Она же перевернёт вверх дном весь Тарк, если, конечно, нам удастся доехать! А Андзолетто непременно решит, что я спятил».
      Когда около трёх часов дня позади них на дороге показалось сперва пыльное облачко, а затем в лучах солнца блеснул металл – Доменик увидел в нём зарницы приближающейся «грозы». Проклятье! Только этого ему не хватало! Наёмники!
      Секунду он раздумывал: прибавить ходу или, напротив, дать настигающему их отряду обогнать себя, а затем велел барышням съехать с дороги. Молочно-белая Кора и медно-рыжая лошадь Марселлы свернули на обочину, а следом за ними в робкую зелень молодой травы спустился конь Доменика.
      Был конец апреля – тёплый, но по-весеннему прозрачный месяц в Деворе. Прозрачны были оголённые ветви деревьев, росших вдоль проезжего тракта, прозрачны всходы то ли ржи, то ли пшеницы, которой были засеяны прилегающие к дороге луга. Влажные, сиреневато-коричневые комья земли и нежно-зелёные хлипкие пёрышки недавно взошедших злаков – не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что по этим «грядкам» далеко не уехать. Доменик тихо выругался и указал девушкам на рощицу тонкоствольных осинок, жавшихся к обочине дороги.
      - Что бы вам не говорили, - предупредил арниец сухо, - не произносите ни слова. Если понадобится, отвечать буду только я.
      - Какие предосторожности, - насмешливо фыркнула Марселла. - Мы же пока в Деворе? Или, может, у меня что-то со зрением и это не солдаты, а разбойники? Разве это не шлемы блестят?
      Доменик всмотрелся в приближающийся отряд:
      - У тебя, Марселла, прекрасное зрение.
      - Это не очень похоже на комплимент, но если это солдаты, чего нам опасаться?
      Доменик молча помог спешиться Дее и протянул руку Марселле.
      - Ты мне не ответил, - напомнила она.
      - Марселла, кроме наличия форменных кирас, ты можешь назвать какое-нибудь отличие между наёмниками и разбойниками?
      - При чём тут кирасы и шлемы? - в голосе Марселлы слышалась лёгкая обида, словно её приняли за непроходимую дуру, - солдаты – это солдаты. А разбойники они и есть разбойники.
      От этого глубокомысленного замечания фыркнул уже Доменик, а так как глаза Марселлы по-прежнему были устремлены на приближающихся всадников и в них угадывалось знакомое Доменику оголтело-возбуждённое выражение, ему пришлось сопроводить свою фразу крепким пожатием её локтя.
      - Марселла, ватага наёмников, едущих по пустынной местности, существенно отличается от разбойников только тогда, когда среди них есть старший офицер, а именно его я что-то не вижу. Лично я вижу просто толпу вооружённых мужчин.
      Слава Небесам, до Марселлы дошёл смысл его слов, она, наконец, повернулась и серьёзно посмотрела на него. Похоже, дальнейших предостережений не требовалось.
      Кавалькада пылила уже совсем рядом. Всадников на вскидку было человек двадцать. Они двигались неспешной рысью, и ещё издали заметив Доменика и обоих девушек, о чём-то дружно загоготали. Доменик снял плащ, накинул его на плечи Деи, а сам, скрестив руки на груди, повернулся лицом к дороге.
      Их рассматривали. Наёмники, все преимущественно молодые и крепкие парни лет двадцати пяти – тридцати, скаля в хамоватых улыбках зубы, проезжали мимо, отпуская сальные шуточки, самые невинные из которых звучали приблизительно так: «Эй, верзила, выехал с козочками на прогулку?» или «А эта пышная красотка не для меня так нарядилась? Эй, может прокатишься со мной до рощицы?», «Какая аппетитная курочка, не пора ли ей на вертел?», «Заткнись, Грегори, ты не в её вкусе, у этого длинного парня, видно, есть чем гордиться, раз он прихватил сразу двоих!».
      Доменик слегка хмуро, но достаточно спокойно пропускал доносящееся смешки и скабрезности мимо ушей. Можно сказать, он почти не был рассержен. Даже самые непристойные из высказываний его не слишком задевали. В некотором смысле, он понимал этих ребят, гонимых по дороге чьим-то приказом и изнывающих от скуки. Почему бы им было не позубоскалить, увидев на обочине юных девиц в сопровождении одного подозрительного сеньора, а не родителей, кормилиц или чинных опекунов? Наверно, он и обе барышни, в самом деле, выглядели немного странно. Но тут уж нечего было поделать. Главное, чтобы среди наёмников не нашлось какого-нибудь озабоченного сорвиголовы. Пока же никто из всадников не пытался свернуть с дороги, дело обстояло неплохо. Отряд проезжал мимо, и лицо Доменика ни на йоту не меняло своего невозмутимого, но строгого выражения. Оно словно говорило окружавшим, что «этого длинного парня» не так-то легко вывести из себя, а жёсткий блеск глаз обещал слишком серьёзные неприятности тому, кому всё же удастся это сделать. Силы, конечно, были неравны, но Доменик знал простое правило: никому не охота умирать первым, тем более из-за безделицы.
      Меж тем авангард кавалькады уже скрывался за поворотом дороги, а в хвосте всей процессии Доменик, наконец, разглядел капитана. Раньше, чем он успел сопоставить в своём мозгу это наблюдение и стоящую позади Марселлу, мелодичное контральто прозвенело у его уха:
      - Господин офицер, далеко ли до Среднегорья?
      Ну не дура? Доменик резко обернулся к Марселле, но было поздно. Она махнула рукой, и господин офицер не заставил себя упрашивать. Он направил коня прочь с насыпи тракта, и через секунду его тёмные глаза с искательным выражением упёрлись в лицо смелой девицы. Самодовольная влажная улыбка изогнула яркие губы.
      - Позвольте представиться, - он был молод, наверно, не старше самого Доменика, и держался с присущей любому вояке лихой самоуверенностью. - Капитан Пит Брокгейм.
      Доменик ограничился прохладно-вежливым кивком, но не назвался. Впрочем, капитан не слишком расстроился и продолжал с видом победителя разглядывать обоих барышень, как будто не мог определить: кто из них ему больше по душе. Спешиться капитан не соизволил. Возможно, он не собирался задерживаться, а может, из седла ему было вольготнее заглядывать в вырез сорочки Марселлы.
      - Это моя сестра и моя кузина, - сухо пояснил Доменик. - Мы направляемся на Среднегорье, но, кажется, плохо рассчитали свои силы. Далеко ли постоялый двор?
      Пустошь и вурдалаки! Ему пришлось опуститься до этого вранья, чтобы хоть как-то оправдать глупые слова Марселлы.
      - Гаров^* через двадцать будет трактир, но он скорее подойдёт для моих головорезов, - охотно отозвался капитан и улыбнулся Марселле, - дамам, если они желают заночевать, а не просто передохнуть, несомненно, будет удобней в гостинице, которая на самом Среднегорье. Думаю, до «Гостеприимного Девора» – это название заведения господина Билла, вы сможете добраться часа за четыре.
      - Благодарю, капитан, - Доменик снова вежливо поклонился, - не смею отвлекать вас от службы. Вам и без того придётся нагонять ваших людей.
      - Служба, служба, - с сожалением покивал Брокгейм. Он по-прежнему лишь разговаривал с Домеником, в то время как его взоры были устремлены на Марселлу. - Но ради такого восхитительного общества, - на этот раз и слова были обращены к ней, - ради таких глаз, блеск которых сравним разве, что с блеском стали, пронзающей грудь бравого солдата, можно и задержаться… а потом проскакать пару гаров галопом.
      Марселла отреагировала на этот сомнительный комплимент кокетливой улыбкой:
      - Ваши бравые солдаты нас немного напугали. Куда это направляется ваш отряд, если не секрет? Не опасно ли нынче путешествовать по дорогам Девора? Сеньор Доменик такой… э… осторожный – вечно чего-нибудь опасается.
      - Что вы, сударыня, - капитан, прежде несколько смущённый холодностью Доменика, вновь подбоченился, ободрённый вниманием Марселлы:
      - Сеньору Доменику совершенно нечего опасаться. Он ни для кого не представляет интереса. И дороги совершенно безопасны. А вот таким прелестным девицам можно бояться только одного…
      - Чего же?
      - Быть похищённой каким-нибудь сведённым с ума кавалером.
      Марселла игриво погрозила капитану пальцем, после чего в глазах Брокгейма вспыхнул плотоядный огонёк:
      - Следуете в Арно? - кашлянув, поинтересовался он, однако Марселла успела только набрать в лёгкие воздуха для ответа, а словоохотливый капитан с красноречивым вздохом продолжал, - Арнийская весна сейчас в разгаре. Зацветают яблони, сирень… ммм… Как это?
      Тут, к окончательному возмущению Доменика, предводитель наёмников слегка сдвинул шлем набок и пропел приятным бархатным баритоном куплет расхожей в Деворе весело-игривой песенки, где в начале рассказывалось о свиданиях под яблонями, а затем весьма солёными словечками обрисовывался очень неприличный итог этих прогулок. У капитана, правда, хватило ума оборвать пение раньше, чем с его уст слетит какое-нибудь непристойное слово, но Доменику и этого было довольно. Он мог снисходительно отнестись к солдатской болтовне, но распущенность офицера, даже если она и была вызвана неосторожным поведением самой дамы, была ему отвратительна. Доменику совсем не хотелось, чтобы Дея выслушивала все игривые вольности, которые, судя по всему, капитан собирался и далее расточать Марселле, явно принимая её… хм? за кого же он её принял?
      Как бы то ни было, а Доменик не собирался дожидаться того момента, когда распоясавшийся капитан скажет что-нибудь настолько лишнее и вызывающее, что ему придётся вступиться за честь дамы, и тогда только словами дело не закончится. Поэтому Доменик без лишних разговоров взял лошадь Брокгейма под уздцы и развернул её к дороге. Кованый бубенчик недоуздка тревожно звякнул под его рукой.
      - Что это вы, Пустошь вас забери, делаете? - капитан несколько растерялся и задал свой вопрос, когда его лошадь уже послушно двинулась за Домеником.
      Доменик и не подумал остановиться:
      - Пытаюсь избавить вас от неловкой ситуации, в которую вы, кажется, готовы угодить.
      - Что?
      - Капитан, - Доменик постарался, чтобы его слова прозвучали как можно убедительнее, - капитан, вам пора.
      - Что?
      - Ни ваше начальство, ни ваши люди не поймут вас, если вы затеете ссору на дороге с мирными путниками.
      - Я затею ссору?
      - Да, вы, потому что вам, видимо, невдомёк, что есть вещи, которых не стоит говорить в присутствии женщин, девушек… во всяком случае без ущерба для собственной чести. На вашей кирасе гербы деворского двора, не позорьте их.
      - Что? - до капитана только теперь дошло, что это никакая ни шутка, и его чувственные губы сложились в нахальную ухмылку. - Я позорю гербы? Вы это серьёзно?
      - Вполне. Нам лучше попрощаться.
      Лицо капитана скрывалось в тени шлема, но Доменик заметил, как его открытая шея налилась кровью:
      - Что вы себе позволяете?! Да ваше счастье, что нас никто… в том числе и ваши «кузины», - это слово было выговорено капитаном с подчёркнуто оскорбительным пренебрежением и окончательно убедило Доменика в верности его опасений, - не слышат! Вы… вы просто жалкий… - капитан бешеным взглядом окинул помятую и ещё влажную после вынужденного купания фигуру Доменика, видимо, только сейчас задумываясь, к какому из сословий принадлежит возомнивший о себе господин, - жалкий лавочник!
      Доменик холодно кивнул:
      - Возможно, но в любом случае, для вас будет лучше продолжить путь. Как человек благородный, вы сочтёте ниже своего достоинства прибегнуть к помощи ваших ммм… головорезов, чтоб расправиться со мной. А я, в свою очередь, именно теперь не могу себе позволить даже того, чтобы разрешить наш спор один на один. Я точно также, как и вы, в некотором роде, сейчас на службе, подчиняюсь долгу и отвечаю здесь не только за себя.
      В этот миг лошадь капитана, подчиняясь безмолвной команде седока, взвилась на дыбы и острый крючок недоуздка, зацепившись за рукав джорне, дёрнул руку Доменика вверх, больно рванув тыльную сторону запястья. Лошадиный круп толкнул его в грудь, Доменик пошатнулся, но устоял на ногах.
      Кобыла волчком завертелось под капитаном, и тот, вращаясь вместе с ней, никак не мог оказаться к Доменику лицом. На какую-то секунду у Доменика даже возникло опасение, что капитан решил попросту загнать его под копыта. Он слегка отступил. Но Брокгейм осадил лошадь и всем корпусом свесился к голове молодого человека:
      - Я запомню тебя, деворец Доменик, - с недобрым блеском в глазах тихо пообещал он, - может быть, мы встретимся, когда ты не будешь так… занят.
      - Я арниец, - равнодушно поправил Доменик.
      - Арниец, - пришпорив лошадь, капитан пустил её в галоп.
      Доменик с минуту постоял, щуря глаза и вглядываясь в клубящуюся на дороге пыль, стер текущую по ладони кровь и обернулся к барышням.
      Не слишком разобравшиеся во всём происшедшем, но малость ошалевшие девушки смотрели на него во все глаза. Дея встревоженно. Марселла насторожённо, вопросительно и… (неужели – разочарованно?). Пустошь и вурдалаки!
      - Представление окончено, - Доменик подошёл и красноречивым жестом взялся за стремя, чтобы помочь Дее сесть в седло. - До гостиницы ещё около семидесяти гаров, мне не хотелось бы останавливаться где-нибудь ещё.
      Они выехали на тракт, и тут Марселла не выдержала:
      - Что ты ему там наговорил, Доменик? Почему любезный капитан ускакал так поспешно?
      Доменик нехотя обернулся и скользнул мрачным взглядом по свежему, матово-белому личику девушки:
      - Я предложил любезному капитану забрать тебя с собой. Насовсем.
      - Что???
      - Твоё «что» означает, как я до этого додумался? Или: что он ответил на мое предложение?
      Марселла в немом ужасе хлопала глазами.
- Судя по твоему молчаливому изумлению – и то и другое. Так вот, Марселла, он – отказался. Любезный капитан сказал, что ты плохо воспитана и можешь доставить в дороге слишком много хлопот, а предложил я тебя ему по той же причине.
- Хам.
- Ты имеешь в виду меня или капитана?
Марселла не отозвалась и, кажется, всхлипнула. А Дея бросила на него возмущённый, полный укора взгляд, но тоже ничего не сказала. Доменик отвернулся. Ничего. Наплевать.
Наплевать. Теперь по крайней мере, есть надежда, что ей не скоро захочется заговаривать со всяким встречным! Но какой же он идиот, что решил потащить Марселлу с собой! Какой идиот! Какой?
«Законченный и безнадёжный, - ответил он себе, - как раз из тех, про которых говорят, что жизнь их ничему не учит» .
      Впрочем, кое чему жизнь его, конечно, научила. Три года жизни с Марселлой в одном доме научили Доменика не ловиться на разнообразные провокации, до которых милая барышня была прирождённой мастерицей.
      Ему шёл двадцать второй год, когда Марселла, мечтающая поселиться в столице и выгодно выйти замуж, впервые появилась в их доме и как-то незаметно прижилась в нём. Она приходилось дальней роднёй отцу Деи и, в сущности, Доменик не имел ничего против того, чтобы молодая девушка осталась жить с ним и сестрой. Озадачен он был только тогда, когда оказалось, что юная и энергичная особа именно его-то и наметила себе в мужья.
      Впервые он взглянул на неё повнимательнее и понял, что несмотря на все её несомненные прелести, сердце его (чего, к сожаленью, никак нельзя было сказать обо всём остальном) остаётся бестрепетным. По разумению Доменика на «всё остальное» можно было махнуть рукой. Одного этого никак не могло быть достаточно для женитьбы. Он не любил её. И Марселла, несомненно, была не той девушкой, на которой можно было жениться по расчёту. Однако, решить всё для себя – было одно дело, а вот довести это до Марселлы – совсем другое. Решительная барышня не привыкла пасовать перед трудностями и шла к своей цели с таким упорством, что Доменику временами приходилось призывать на помощь всю свою выдержку и холоднокровие.
      За тот год «кузина» порядочно его измотала. Щадя самолюбие девушки, Доменик слишком долго не решался попросить избавить его от её докучливого внимания, и самоотверженно делал вид, что не замечает всех её женских хитростей и уловок. Марселла же, не встречая вразумительного отпора, становилась всё бойчее и беззастенчивее, пока наконец, не осмелела настолько, что терпеть её выходки не стало никаких сил.
      Спустя год, после того, как они поселились под общей крышей, одно представление, устроенное Марселлой, перешло все мыслимые границы. Тогда-то между ними и произошло нечто, о чём впоследствии оба вспоминать не любили, но после чего все точки над i были расставлены окончательно и бесповоротно.
      При этом, в глубине души, каждый обвинял в неприглядности случившегося только самого себя. Доменик жалел, что чересчур долго закрывал глаза на происходящее, вместо того, чтобы сразу, пускай и не самым галантным образом, умерить страстный пыл юной особы. Марселла искренне жалела о своём просчёте и о потраченном впустую времени. С тех пор она отзывалась о кузене исключительно, как о «бессердечном арнийце». А он с той памятной для обоих ночи чувствовал себя опытным и закалённым, и отныне мог совершенно невозмутимо выносить любые её причуды.
      И всё же, сдерживать активность кузины дома и предугадывать всё, что может придти ей в голову в дороге, оказалось вещами просто несоизмеримыми по своей сложности. Честно сказать, Доменик сейчас так рассердился, что испытал нешуточное искушение и едва не предложил Марселле продолжить путь с капитаном, раз уж этот любитель «яблонь в цвету» пришёлся ей так по душе. Конечно, скандал в таком случае вышел бы куда более шумный, но это стало бы для Марселлы неплохим уроком. Да и Дее не вредно было бы посмотреть на то, что получается, когда барышня позволяет себе не вовремя открыть рот. Слава Небесам, что хоть сестра его не расстроила и всю беседу с капитаном, как и было велено, благоразумно промолчала. О Небеса, что же будет, когда они доберутся до Тарка?
      Почти не разговаривая со своими спутницами и сдерживая внутри себя недовольство, Доменик ехал ещё часа три, пока голубая горная гряда, именуемая Среднегорьем за то, что именно в этом месте смыкались хребты Светлых, Тёмных и Малых гор, не придвинулась настолько близко, что он без труда стал различать перевал, по которому завтра им предстояло подняться. Отсюда до Тарка было рукой подать.
      - Седло ленивого рыцаря, - указывая на перевал рукой, произнёс он, отвечая на вопрос Деи, которая вычитала в книге, что именно так называется ведущий в Тарк перевал и уже полчаса спрашивала, не показался ли он? Перевал этот был невысок и вполне оправдывал своё трогательно-мирное название. За ним лежал Тарк – непознанный, прекрасный и непредсказуемый, а под перевалом, в отрогах гор, на перепутье дорог, соединяющих Девор с Тарком и Арно, ютилась гостиница с нелепым для такого окраинного места названием: «Гостеприимный Девор». Доменик останавливался там несколько раз, путешествуя из Арно в Тарк и знал о ней не хуже капитана Брокгейма, хотя и не мог похвастаться, что помнит имя её хозяина. Видно, Пит Брокгейм бывал здесь чаще. А Доменик? Он попробовал вспомнить: когда проезжал здесь последний раз и… не смог. Неужели так давно?
      Здесь мысли Доменика вновь вернулись к Дзотто и его посланию. Сколько он не думал, какая спешка заставляет брата заглянуть в завещание раньше срока, ни до чего вразумительного так и не додумался и, в конце концов, перестал возвращаться к тупиковой теме. Теперь Доменик всё чаще думал о другом, хотя сказать, что он думает об этом специально – было бы неверно. Эти мысли не доставляли ему никакой радости. Но дорога была слишком долгой и мысли как-то невольно, сами собой приходили ему в голову.
      Доменик думал о том, как изменился Андзолетто с тех пор, как они не виделись. Всё же прошло не так мало времени, а весточки, которые они изредка посылали друг другу, навряд ли можно было назвать полноценным общением. Они сильно переменились, оба. Возможно, слишком сильно. Возможно, настолько, что один вообще не сможет понять другого.
      Доменик пытался вспомнить Дзотто – того Дзотто, которого он знал.
      Высокомерие, властность, гордость, самомнение, язвительность – вот те качества, которые первыми приходили на память, когда он думал о нём. Был ли Дзотто добр, справедлив, честен, великодушен? Однозначно Доменик не мог ответить на этот вопрос. По отношению к нему – да. Да. Но положа руку на сердце, Доменик готов был признать, что Дзотто почитал мерилом всего самого себя, и в угоду собственному «я» в юности был способен выкинуть такой фортель, от которого у Доменика дыбом вставали волосы. Изменилось ли что-нибудь сейчас? Навряд ли. Хотя… всё может быть. Время меняет людей. Но в любом случае, Андзолетто был не прост и совсем не так прямодушен, как Доменик. В этом плане они с Домеником представляли собой полную противоположность.
      Арниец Доменик внешне почти всегда оставался бесстрастен, и по его лицу едва ли можно было судить о скрывающихся внутри него переживаниях. Однако, его редкие слова совершенно точно отвечали образу его мыслей – в них не было ни двусмысленностей, ни лукавства.
      Таркиец Андзолетто, напротив, был из тех людей, сильные чувства которых вмиг отражаются на лице. А вот слова Дзотто могли означать что угодно. Его слова зачастую не только не обнаруживали его истинного отношения к тем или иным вещам, а наоборот, скрывали его. Когда Дзотто пускался в рассуждения о чём-либо, то всё сказанное могло ничуть не выражать его собственных убеждений. Он не был пустым болтуном или лицемером, но если он смеялся – это не значило, что ему весело, а если впадал в мрачный сарказм – не обязательно был зол. Он смешил всех потому, что ему самому было грустно. Он злил кого-то просто от скуки. Он говорил гадости, желая понравиться. И упорно молчал, сгорая желанием что-нибудь выведать. Он словно был соткан из противоречий, и его манера поведения была настолько чужда Доменику, что он чувствовал, что, наверно, никогда не поймёт брата до конца.
      «И зачем он позвал меня в Тарк?»
      Доменик был так раздосадован и раздражён сегодняшним днём, что в голову ему пришла неожиданная и даже какая-то дикая мысль о том, что Дзотто, наверно, чувствовал себя обязанным послать ему приглашение и сделал это только потому, что так было велено отцом, а вовсе не потому, что действительно желал его видеть. И, как это часто бывает, совершенно абсурдная мысль не покинула тут же сознания, а именно из-за своей новизны и абсурдности прочно застряла в мозгах. Доменик подумал, что, возможно, Андзолетто даже не хотел, чтобы он приезжал, и именно нежелание встречи объясняет и весь неуверенный тон послания и слова «никого с собой не бери». Дзотто запросто мог просчитать ситуацию, догадаться, что Доменику не на кого оставить сестру и с присущей ему изобретательностью оставить эту лазейку для вежливого отказа. А остолоп – Доменик, конечно, принял всё за чистую монету: попёрся сам и ещё девиц прихватил!
      «Не может быть!», - с минуту помаявшись пасмурными мыслями, Доменик отогнал бредовое предположение. Кроме всех недомолвок в письме Дзотто была фраза: «прошу тебя, приезжай как можно скорее» – именно она стала для Доменика ключевой, и не откликнуться на неё было невозможно. Нет. Таких слов Дзотто не мог написать случайно! Он ждал Доменика, а вся эта несусветная чушь пришла арнийцу в голову от того, что вечное напряжение и беспокойство о сестре и кузине сделали из него какого-то параноика. Пустошь и тьма! Кто бы знал, что сложности начнутся ещё в Деворе!
И стоило Доменику только подумать об этом, как судьба тут же предоставила ему случай убедиться в небезосновательности его волнений.
      Впереди них, но не на тракте, а левее, в небольшой ложбине, куда сходила ответвляющаяся от основного пути дорога, он заметил группу людей. Подъехав чуть ближе, он разглядел отряд, вероятно, тех самых наёмников, что обогнал их тремя часами ранее. Сердце у Доменика недобро дёрнулось в груди, словно угодившая в ловушку птица, а внутри всё будто задубело.
      Проклятье! Неужели благородный капитан Брокгейм оказался так нетерпелив, что решил не откладывать сведение счётов на потом, а подстеречь их на дороге? Что они там делают? Просто привал или…
      Доменик привстал на стременах, пытаясь рассмотреть, что происходит внизу и не зная, что будет теперь делать.
      Нет, это была не засада – далековато, да и при таком численном преимуществе, она была бы совершенно лишней. Но это не было и привалом, скорее походило на какой-то спор или междоусобную склоку: все стояли кругом, кричали что-то и как-то суматошно размахивали руками. Среди горланящих Доменик распознал двух офицеров, но ни один из них, кажется, не был Брокгеймом. Слава Небесам!
      Доменик сам не заметил, как остановил коня, продолжая всматриваться, а девушки, не обращая особого внимания на сгрудившийся в низине отряд, продолжали двигаться вперёд, о чём-то тихо переговариваясь между собой. По логике вещей, Доменику, конечно, следовало проехать мимо и не проявлять излишнего любопытства, но что-то слишком уж странное было в толпе наёмников и он, подчиняясь необъяснимому наитию, велел девушкам остановиться и обождать его, а сам направил коня вниз.
      То, что он увидел, потрясло его так, что исторгло из уст то ли всхлип то ли приглушённый стон. Ещё подъезжая, слыша ругань и отчаянные голоса и с высоты седла заглядывая за спины толпящихся наёмников, он понял, что случилось нечто ужасное. Но такого он не мог себе даже вообразить. Доменик не помнил, как оказался на ногах, как, расталкивая народ, пробился сквозь сомкнутый людской круг и там словно прирос к земле.
      О Небеса, кто способен сделать такое?!
      Вечерний свежий ветерок не мог развеять тяжёлого запаха крови, душным, тошнотворным облаком висящего над распростёртыми на земле мёртвыми телами. Семь человек – семь изуродованных искромсанных трупов, которые два часа назад были людьми и, веселясь и балагуря, проезжали мимо него по дороге.
      Доменик ухватился рукой за чьё-то плечо и вновь тихо охнул, потому что в одном из исковерканных тел узнал капитана Брокгейма. Шлем его слетел, открывая страшную, непонятно чем нанесённую рану на голове. На голове?
      Головы-то как раз – не было! Часть черепа была снесена так, словно попала под неумелый топор палача-новичка и, как половинка расколотого ореха, лежала рядом, а из чёрно-красной травы на Доменика кротко глядело только молодое лицо капитана. Доменик не мог оторвать взгляда от этого лица – не от вывернутого тела, не от жутких зияющих на груди ран – именно от лица, почему-то чистого и белого, как грудь почтового голубя. И глаз – открытых, но уже подёрнутых неблестящей мертвенной мутью.
      «Он совсем мальчишка. Он моложе меня. Лет двадцать – не больше. Пит Брокгейм», - Доменик моргнул и почувствовал, что не может глотать. Колючий, сухой песок в горле. Туман в глазах. Пустошь и тьма!
      - Бандитов, верно, было втрое больше, - сквозь тугую тишину заложившую уши, прорвался голос одного из солдат, и вслед за ним лавиной хлынули другие звуки: ржанье лошадей, голоса, чьи-то приглушённые рыдания.
      - Свет, Небесный, как Грегори искромсали!
      - Говорю тебе – колдуны – их работёнка.
      - Что ты городишь, Хьюз. Отродясь за оборотнями такого не водилось. Бандиты это.
      - Что ж, скажи, из них никого не уложили? Тела только наших ребят?
      - Своих собрали и унесли.
      - Вообще-то это не в их правилах. Они не любят валандаться даже со своей дохлятиной.
      - Какого вурдалака стоило устраивать эту бойню? Ничего же не взяли? Даже лошадей оставили.
      - Могли отбиваться просто. Пит прищучил их на каком-нибудь деле, они его и положили.
      - Ни фига себе положили. Да его разделали, словно гусёнка.
      - Жалко Пита.
      - Не бандиты это. Откуда тут бандиты? Ничего не было слышно, и вдруг такое. Колдуны. Ей-ей колдуны.
      - Заткнись, Хьюз. Колдуны не убивают просто так.
      - А бандиты убивают?
      В этот момент Доменика кто-то тронул за локоть, и он, оторвав взгляд от жуткой картины, увидел перед собой офицера. Тот указал ему рукой в сторону, предлагая отойти и поговорить. Доменик молча повиновался.
      Ничего ясного или утешительного он не услышал.
      Капитан Брокгейм с группой солдат был послан вперёд к деревне разузнать насчёт покупки лошадей, пока остальные наёмники отдыхали в трактире. Когда отряд, не дождавшись капитана, поехал следом и прибыл на это место, всё уже было кончено. Никаких следов – ничего, что говорило бы о количестве нападавших или о том, куда они затем скрылись. Ничего – что давало хоть какой-то намёк и объясняло происшедшее. Самым странным было то, что о бандитских шайках по эту сторону гор не ходило слухов, да и подобное беспричинное зверство едва ли могло быть учинено бандитами – их всё же в первую очередь интересовала пожива.
      - Вы полагаете… - Доменику было неловко повторять слова Хьюза о колдунах, хотя он чувствовал, что готов поверить в нечто подобное, - вы полагаете это сделали не… люди?
      Офицер сплюнул сквозь зубы себе под ноги:
      - В любом случае это сделали нелюди, даже если были в обличье людей. Даже из чувства мести люди не способны на такое.
      - Мести?
      Офицер, поморщившись, снова сплюнул, словно слюна у него была настолько горькой, что не было никакой возможности проглотить её.
      - Мести. Пит, мир его праху, был ещё тот охальник. Думаю в округе есть немало петушков, чьих курочек он потоптал. Но не верю, что из обиженных нашёлся бы кто-то, способный провернуть такое дело. Семь человек – не шутка. Но и просто на разбойников не похоже. Больно странно, что ничего не взяли.
      - Может, взяли? Взяли что-нибудь ценное, но незаметное на первый взгляд. Я слыхал, что наёмники приторговывают камнями.
      Офицер окинул его прищуренным недоброжелательным взглядом и опять сплюнул:
      - Намекаете на солдат? Мол, свои же их и укокошили? Не поделили что-нибудь?
      Доменик не имел этого ввиду, но когда офицер сказал, возражать не стал. Могло быть и нечто подобное. Ему приходилось сталкиваться с тем, как деньги меняли людей самым неожиданным образом. Хотя учинённое зверство…
      - Разбойников могли просто спугнуть, - продолжил офицер, -может они торопились унести ноги, а может, и вправду уже имели при себе такой товар, что не позарились на барахло ребят. Что можно взять с наёмника?
      Доменик вздохнул и спросил только:
      - Вы будете их искать?
      - Вестовые разостланы по дорогам, но тот, кто это сделал, уже далеко. Одно могу сказать наверняка: шайка едва ли двинулась к Среднегорью. Я с отрядом подошёл как раз оттуда и никого не встретил. Скорее всего, бандиты направились в глубину Девора: либо вдоль Тёмных, либо вдоль Малых гор. В их отрогах проще всего затаится и переждать канитель, которая теперь поднимется. Так, что если вы едете прочь отсюда, вам повезло, - офицер уже развернулся в пол оборота к своим солдатам и следил глазами за тем, как они перетаскивают тела и заворачивают их в плащи. Вдалеке виднелась подъезжающая телега. - Вы, я вижу, путешествуете не один, - бросил он напоследок, - хорошая приманка для лихих людей. Куда бы не скрылась шайка, а советую вам быть осторожней.
      - Прощайте капитан.
      Спотыкаясь, Доменик побрёл к коню и долго не мог попасть отяжелевшей, словно налитой чугуном, ногой в стремя. В голове всё плыло, как при сильном жаре во время лихорадки. На душе скребли не кошки, там словно копошился клубок из пиявок. Они тянули… тянули… тянули до тошноты. И за всем этим внутри него вновь, как при расставании с домом, крепло тревожное ощущение надвигающейся катастрофы. Что-то было не так. Во всём, что он делал – было что-то неправильное.
      Дея и Марселла встретили его нетерпеливыми, немного удивлёнными взглядами. Им надоело его ждать. Они устали. Им хотелось наконец спешиться и передохнуть. Он понимал это, и ему вдруг захотелось даже сказать им что-нибудь ободряющее и душевное, но челюсти просто не разжимались. Они были сжаты и сведены до боли.
      Он решил ничего не рассказывать девушкам.
      - Что-нибудь случилось? - это спросила Дея, в миг догадавшись, что с братом что-то не так. Доменик отрицательно покачал головой.
      - Ерунда.
      - Мы заблудились? - предположила Марселла.
      - Да. Немного. Пришлось уточнить дорогу.
      Часа через полтора, миновав две патрульные заставы, перекрёсток дорог и поднявшись на взгорье, они спешились на дворе «Гостеприимного Девора».
      К тому времени солнце, срезанное изломом Тёмных гор, пронизывало долину красноватым, но уже холодным светом последних лучей. В них особенно ярко горела черепичная крыша гостиницы, и светилось насыщенным сиреневым цветом ультрамариновое платье Деи. Небо темнело, но на западе всё те же малиновые и сине-фиолетовые разводы широкими колеями бороздили зыбкую, выцветающую синеву. Все остальные краски стремительно потухали. Был тот самый краткий миг, когда всё менялось на глазах, и один вид затмевал своим великолепием другой.
      Но в этот вечер едва ли какая-нибудь самая распрекрасная картина могла порадовать Доменика. Однако, Дея и Марселла залюбовались богатством заката и, подойдя к воротам, замерли на откосе, задумчиво глядя на раскинувшийся в долине Девор.
      - Прощай, Девор, - произнесла Дея, и повторила тише, - прощай, наш дом.
      - Да, прощай, навсегда: тепло, комфорт, чистота, - кисло добавила Марселла.
      Доменик не сказал ничего. Он, постояв, пошел расседлывать лошадей.